Симода   ::   Задорнов Николай Павлович

 – Вася подмигнул японцам.

– Спасибо за хорошие слова, – любезно кланяясь, сказал по-русски старшинка.

Если бы заранее начальством не было приказано стерпеть все грубости эбису, то очень просто и легко можно было бы доказать им, как умеют драться японские моряки, Но ссоры с эбису строго запрещены.

Мецке с фонарем, в ватном халате, из-под которого, как хвост, торчит сабля, стоял на носу судна.

– Слушай, ты теперь уж не ругайся, – остерег Ваську унтер-офицер Аввакумов. Он при тесаке, с ружьем и патронташем, с ранцем за спиной.

Джонка стукнулась о пустынный дощатый помост. На берегу тьма и ни живой души.

– Все не как у людей! – сорвалось с языка у Дементьева.

Мецке увидел, что Аввакумов, с медалями и с эполетами на шинели, подошел к нему. Целый день широкое лицо мецке улыбалось и казалось мягким, а глаза едва виднелись. Теперь он смотрел прямо, лицо его стало суше. Короткий нос вздернут, кожа на щеках неровная, в шрамах.

– Всем идти на берег! – перевел его вежливую речь старшинка.

– Ну, брат, – сказал Вася, – тут ловушка!

– Стройсь! – строго приказал Аввакумов.

Матросы взяли ружья и мешки и построились. Унтер-офицер скомандовал:

– На-ле-во! Шагом арш! – И сам гулко зашагал впереди шеренги.

На палубе и по настилу пристани, как одна пара, простучали звонкие матросские сапоги.

– Стой!

Из тьмы с фонарями в руках подошли люди. Впереди двое с пиками. За ними, во главе толпы, шел человек в больших усах, одетый в несколько халатов. Верхний – теплый, с поднятым воротником. Сабли на боку.

– Наш артельный самурай! Буси! – пояснил Аввакумову шкипер.

Самурай поднял седые кустистые брови, вытянул и без того длинное лицо, вытаращил глаза и с шипением потянул в себя воздух. Потом он схватился за саблю и шагнул боком вперед, словно хотел кинуться на матросов. Он скривил нос, скорчил отвратительную гримасу, опустил руку с оружья и. глядя грозно, стал жевать губами, словно хотел расправиться, но раздумал.

Японцы стали подталкивать матросов и пояснять им знаками, чтобы шли, что самурай приглашает к себе.

– Иди жрать! – перевел старшинка.

– Вольно! – скомандовал Аввакумов.

Вася подумал, что не так страшен черт, как его малюют. Он знал, что японцы любят пугать друг друга, всюду разрисовывают разные маски, страшилища.

– Братцы, – сказал унтер, – вы идите. Это хороший японец – кивнул он на самурая, – ничего плохого вам не сделает. А я с Киселевым останусь на ночь у груза. Я выспался и отдохнул, да и постарше вас, мне много сна не требуется.

– Ну что же, пойдем, – неохотно сказал Букреев.

Самурай с места не трогался, хрипло кашлянул и вытаращил глаза на Берзиня.

«Шаусмиги!» – подумал Янка.

Ваське надоело ждать, и он тихо подтолкнул самурая под локоть в длинном рукаве, показывая, что пора идти. В тот же миг кто-то сзади больно ударил Букреева чем-то легким по голове.

Матросы сделали вид, что ничего не случилось. Японцы понесли пики. Все пошли от берега за самураем.

– Какая же тут нищета, боже мой, боже мой! – приговаривал Дементьев, глядя на лачуги.

Легче всех шел Маточкин. Мешок его плотно уложен, вещей лишних нет, нет и сбережений. За мусмешками [5] он не гоняется. Служба – служи. Он надеется, что не навечно. Он еще придет домой и еще успеет жениться на своей деревенской, которая, верно, только еще начинает ходить в хороводы. Дома светленькие все, у всех косички беленькие, наденут на головы венки на Ивана Купалу.

– Видишь, какой здешний барон? – сказал Берзинь.

– Эй, барон Шиллинг! – обратился к самураю Васька.

Берзинь японцев не боялся. Янка бесстрашный матрос, исполнителен и аккуратен, придраться к нему невозможно. Только при баронах Шиллинге и Энквисте, как замечено, Берзинь чувствует себя не в своей тарелке, – видно, по привычке.