Скверные истории Пети Камнева   ::   Климонтович Николай

Петя вспомнил, что много лет назад с немалым удивлением услышал от нее не в свой адрес, но по какому-то постороннему поводу, что, мол, даже для того, чтобы быть преступником, нужно иметь смелость. Он запомнил и тон, и ее взгляд и понимал, что она хочет сказать: а вот ты у меня – трус. Это тоже было несправедливо, трусом Петя не был…

Мы сидели с Петей в подвальном ресторанчике недалеко от моей нынешней и его бывшей редакции. И немало выпили. И вдруг он сказал: все дело в том, что мой отец женился на ней – он часто говорил не

мать, но она, – когда мне был уже год. Он не хотел жениться, это бабушка рассказывала, всегда отца не любившая, и женился только потому, по бабушкиной же версии, что все вокруг повторяли: какой красивый у тебя сын, Витя, и как на тебя похож.

– Гордая матушка, – сказал Петя, – была, конечно, оскорблена. Но она любила его и простила. А вот меня – не простила…

Сразу же оказалось, что за долгие годы знакомства Елена Петровна и

Михаил Борисович обо всем переговорили. И нынче, после крушения ее семьи, повседневные его интересы казались Елене Петровне и вовсе самыми незначительными и суетными. Он говорил о постройке бани и во что это ему обойдется. О том, как приходится тратиться на ремонт старенькой машины. И что жизнь дорожает. Кроме того, он часто вспоминал перипетии своей неинтересной куцей жизни, которые Елене

Петровне к тому же были давно известны. Она не понимала, отчего Миша будто кичится пережитыми огорчениями, которые и бедами-то язык не повернется назвать. Любая жизнь трудна, и былых страданий скорее нужно стесняться, а побед не было ни у кого. У него уж точно, если не считать таковыми мелкие стычки на педсоветах, из которых он выходил, по его словам, героем. Наконец, однажды за завтраком Михаил

Борисович поинтересовался, сколько у нее с собой денег. Оказалось, что денег у Елены Петровны нет.

– Ведь твой муж хорошо зарабатывал! – с ужасом, почти в панике воскликнул Михаил Борисович.

Она стала сбивчиво объяснять, что, конечно, после Вити кое-что осталось, но все это у Лизы и что Лиза дала вот ей с собою пятьсот рублей, но я ведь тебе, Миша, их отдала.

– У меня ничего больше нет, – сказала Елена Петровна с некоторым удивлением: ей казалось, что если она согласилась на его уговоры и приехала, то деньги ей не нужны. – Я думала, пятисот рублей на первое время достаточно, – добавила она робко.

– Пятьсот рублей! – крикнул Михаил Борисович и страшно, театрально захохотал. – Пятьсот рублей!

Петя узнал о том, куда Лиза сплавила мать, последним. И ужаснулся.

Он даже не стал вдаваться в объяснения с сестрицей. В его сознании поступок матери, сбежавшей к полюбовнику, – отчего-то в этом случае он употребил именно этот устарелый оборот, – еще не сняв траур по отцу, был чудовищен. И эта чудовищность в его воображении, особенно когда он выпивал, разрасталась до чрезвычайных размеров. Он был безотчетно уверен, что его мать должна была вести себя, как безутешная вдова, храня память. Когда он все это высказывал, горячась, даже его милая, спокойная жена Ольга не смогла сдержаться:

– Ты об этом говоришь так трагически, будто твоя двенадцатилетняя дочь потеряла невинность.

Петя посмотрел на нее, не понимая, и сказал только:

– Хуже, это еще хуже…

А мне он потом, несколько успокоившись, сказал проще:

– Конечно, это все гадость. И кончится какой-нибудь гадостью, я чувствую. Я ведь этого прохвоста с детства знаю. Он и учителем-то был малограмотным. Но матушка всегда считала его безнадежно влюбленным романтиком, прощала убогость, а он за ее спиной без конца червонцы у отца сшибал. А отец никогда об этом не говорил. Не хотел, так сказать, разрушать замок грез…

И Петя оказался прав.

Разговор о деньгах произошел у Михаила Борисовича и Елены Петровны день на третий ее пребывания у него на даче.