Великий лес (журнальный вариант)   ::   Ненацки Збигнев

Мне говорили, что я должен прогнать из дома эту волчицу, как они тебя назвали. Но это глупо. Этот дом и сад на самом деле только твои. Но я до тех пор буду здесь в безопасности, пока ты будешь меня бояться, ночью и днем стискивая колени.

Она медленно встала из-за стола. Медленным шагом двинулась к дверям. Открыла их, повернула голову и, перед тем. как пойти к себе наверх, сказала Марыну:

– Немногих вещей ты боишься, Юзва. Но все же любовь тебя пугает...

Он почувствовал себя так, словно получил пощечину. Зачем он начал разговор на эту неприятную тему? Зачем мучил ее? Не поверил же он в болтовню Будрыса и Карася о волчице, об угрозе поджечь дом, о страхе Вздренги? Если эта девушка была волчицей, которую надо прогнать, то ничто не мешало ему поехать к нотариусу и переписать на нее дом и сад, уйти отсюда, как это должен сделать порядочный человек. «Черт возьми, – подумал он. – Неужели лес и у меня начинает отнимать душу?»

Он вымылся и пошел в спальню. Вероника была уже там, хотя он ожидал, что после его унижающих разговоров она скроется в своей комнате наверху. Она лежала под периной и спала или делала вид, что спит. Раздеваясь, Юзеф улыбался, потому что подумал: если она не спит, то в тревоге стискивает бедра и колени. Он чувствовал себя уставшим после целого дня, проведенного в лесу, выкурил в постели сигарету и сразу погасил свет. На этот раз за окном громко шумел лес и заглушал звук дыхания Вероники. Он был почти уверен, что понимает речь леса, слышит от него о его враждебности и ненависти, но и одновременно о том. что лес для него – единственный друг и поэтому, пока он остается здесь, он никогда не ощутит одиночества. Голос леса помог заснуть так спокойно, как ни разу до этих пор, забыть о женщине которая лежала рядом. Он не знал, что шум лесных деревьев прогнал у нее сон и породил мысли, которые испугали ее своей жестокостью. Она представила себе, что убивает Марына но не смогла придумать, каким способом это сделать так, чтобы он умирал долго и в муках умоляюще глядя ей в глаза. Зачем он мучил ее воспоминаниями о той минуте в лесничестве. К чему хотел принудить, когда сказал, что остался единственным не покалеченным местью свидетелем ее женского позора? Отчего он злился, когда она становилась доброй и послушной и даже сама хотела, чтобы он взял ее силой? Велел ей быть гордой, неприступной, презрительной. Он сказал правду, что она не понимает мужчин. «Он спит доверчиво, как ребенок, – подумала она. – А ведь я могу встать, пойти в кухню, взять нож и убить его во сне».

Веронике вспомнилась Лешнякова и ее болтовня. Она расстегнула пуговицы ночной рубашки, сунула туда руку и нащупала большую, твердую грудь. Что мешало ей приподняться на локте над мужчиной и, как в ротик младенца, вложить ему в губы сосок? Сама мысль о том что он будет ее сосать, пить из нее жизнь – хоть воображаемую, выдуманную, – наполняла ее тело дрожью наслаждения, а прикосновение к собственному соску давало странное удовольствие. С удивлением она обнаружила, что колени и бедра раздвигаются сами. Ей стало жарко, она отбросила перину. Но мужчина спал, громко посапывая, и это так ее рассердило, что ей снова захотелось взять нож и смертельно его ранить, словно бы только это могло успокоить ее жажду.

Как долго она лежала полуобнаженной в слабом свете луны? «Оборотень» – так сказала о Марыне Эрика... Однако Вероника не смогла удержаться, протянула руку и притронулась к его коротко остриженным волосам. Он, похоже, не проснулся, и она повернулась на бок, приподнялась на правом локте и левой рукой все смелее гладила его жесткие торчащие волосы. Потом кончики пальцев, которые начинали неметь, передвинулись на его лоб.