Старый да малый   ::   Астафьев Виктор

Однажды, чуть не сшибив трубы на домах, пронеслись два голубых самолета, развернулись над деревней, будто специально прилетели показать яркие звезды. Санитар Генрих юркнул в подполье и настойчиво требовал, чтобы бабка Меланья Тимофеевна захлопнула западню. Но бабка, уперев руки в бока, стояла над темным отверстием и вызывала постояльца наверх, чтобы он разъяснил ей, что за самолеты летают, так как она сослепу никак не разберет, чьи они.

— Да наши, наши, — свистящим шепотом пояснял бабке внук и тащил ее за руку к окну.

Бабка Меланья отбрыкивалась от Кольки, подмигивала ему старческими, но все еще озорковатыми глазами: дескать, я и сама с понятием, дай человеку душу отвести.

Из подполья Генрих поднялся с картошкой в подоле мундира. Бабка миролюбиво проворковала:

— Экой угодливой стал. за овощью вот слазил в подпол, удружил старой…

Бабка Меланья вообще неузнаваемо переменилась в отношении к постояльцу, сделалась услужливой, чем вызвала неприязнь, даже отвращение внука. Колька не умел таить своих чувств и по-прежнему глядел на немца с дерзким вызовом, говорил ему нехорошие слона по-русски и, когда санитар заставлял чистить ломового коня, давать ему корм, пытался не покоряться. Меланье Тимофеевне внук прямо и выпалил:

— Выслуживаешься, старая!

На что бабка отвечала его же словами:

— По стратегическим соображениям.

Генрих надивиться не мог той перемене, что произошла в старом и малом. Он сначала заподозрил их в нехорошем умысле, а потом решил, что эти двое русских боятся, кабы их не прикончили под шумок во время отступления, потому и задабривают его. И от этого он обнаглел еще больше, заставлял бабку стирать заношенное, вшивое белье, по всем видам снятое с тех солдат, что умерли в госпитале. А Кольку — драить пуговицы на мундире, чистить сапоги и безотлучно находиться при коне.

Немец называл Кольку незнакомым словом «жокей». Малый воспринимал его как «лакей» и бесился от унижения.

Но вот однажды па рассвете по деревне сухо затрещали автоматы, захлопали гранаты, брызнули пули по окнам домов. Постоялец бабки Меланьи прибежал бледный, трясущийся и закричал на Кольку:

— Лешадь!… Шнеллер!..

Прячась подле домов, он побежал обратно к школе, наверное, за ранеными или за госпитальным имуществом.

В деревне разгорался бой. Яростно рычали немецкие пулеметы, резко визжали мины в воздухе, грохотали разрывы, и уже не понять было, где наши стреляют, где враги: все перемешалось.

Колька кинул на голову шапчонку, не попадая в рукава, стал надевать шубенку и уже на ходу приказал:

— Бабушка, в подполье спрячься!

— Колюшка, осторожней! — крикнула ему вслед бабка, но внук уже не слышал ее.

Бабка Меланья и не думала спускаться в подполье. Она пала среди кухни на колени и, волоча разом ослабевшие ноги, поползла в горницу, отбивая земные поклоны Богородице-матери, которая умильно поглядывала из переднего угла на этот неспокойный мир.

— Сокруши супостата! — молила бабка Меланья. — Сниспошли победу воинам земли православной, покарай чужеземцев… Обнеси, пуля, чело людей родных, угоди в сердце ворогу…

Тут, в горнице, за молитвой и застали бабку Меланью Кушке и Генрих.

— Где мальшик? — заорал на бабку Кушке.

— Чего? — не поняла бабка.

— Где есть мальшик? Твой внук? Где?

— Да леший его знает, — отозвалась бабка. — Убежал, должно, куда. А зачем он вам понадобился?..

Пальба в деревне усилилась. Мимо дома Меланьи Тимофеевны промчалась машина, другая, разбрызгивая похлебку из парящей кухни, проскакали кони. Следом бежали немцы, отстреливались. Бабка, наблюдая краем глаз за тем, что творится на улице, засуетилась:

— Я счас сыщу внука-то, сыщу. — И быстренько засеменила из дому. — Колька! Ко-о-олька! Где ты, нечистый дух! Тебя лекарь Кешка спрашивает…

Но Колька не отзывался.