Степан Разин. Книга первая   ::   Злобин Степан

 — А кто хочет со мной стоять против бояр, за казацкую волю, за правое дело, те иди становись тут по правую руку… Давай, молодцы атаманы, ходи веселей! — задорно выкрикнул Разин.

Большая площадь Черкасска вдруг вся всколыхнулась и зашумела говором, криками. В пестрой толпе закипело, словно в большом котле. Слышалась брань, кое-где завелась и кулачная потасовка.

Степан выжидающе, молча смотрел на все, что творится. Старшинская кармазинщина и домовитое казачье беспомощно барахтались в огромной толпе, как крысы, которых несет поток половодья. Разин видел с помоста, как кто-то из казаков влепил по шее богатею Ведерникову, как какой-то отерханный казачина, должно быть работник, бьет по скулам ростовщика-живодера Карпа Багаева, а долговязый Прохор Багаев, его родной брат, бросив Карпа в беде, торопливо уносит ноги, хоронясь в толпу…

«Полетела теперь ко всем чертям понизовая богатейщина!.. В Запороги послов пошлю, звать в союз к себе Запорожское войско; на Волгу поход подыму, а там уж и Яик не за горами! — думал Степан. Он ликовал. Сердце стучало радостно, грудь дышала словно морским простором, глаза его жадно вбирали зрелище этой толпы. — По правде с народом во всем, и народ за тебя горой, как за божью правду, будет стоять. Вот уж Дон так Дон! Где еще столь-то дружного, смелого взять-то народа?! Богатырщина! Сила-то, сила какая в них! А ну, наступи им на хвост! Небось ныне сами дивятся, что так-то дались домовитым себя оплести… А более уж во веки веков не дадутся!»

Степан даже и не смотрел на пожелтевшее лицо осунувшегося и сгорбленного Корнилы, который все еще продолжал стоять рядом с ним на помосте. Степан позабыл о нем…

На кипящей площади, между двумя враждебными толпами, начал обозначаться узкий проходец, но не все еще было окончено: казаки еще спорили и шумели, продолжая отходить вправо. И все меньше и меньше становилось приверженцев старой старшины — будто жидкость переливалась из одной посуды в другую…

Но вот между сторонами пошла перепалка да перекличка:

— Тю! Иван Борода! Ты куда к кармазинникам влез?! Знатный зипун у тебя: гляди, латка на латке! Гоните его, домовитые, он вам наряды ваши загадит!

— Э-ге-э-эй! Лебедовская станица-а! Куда вы к чертям затесали-ись? Идите к нам, к верховы-ым!..

— Атаман повел, черт его батьке!

— Нехай там остается, а вы и сюды-ы!

— Пошли, браты-и! — раздалось из гущи отбившихся лебедовских, и целая станица потекла слева направо.

— Куды ты к нам! Куды, куды лезешь! Ступай к домовитым, на кой ты нам леший сдался! — гнали незаметно приставшего к голытьбе войскового писаря.

Вот уже ясно всем — кто друг, а кто враг, и площадь на миг приутихла: обе стороны — победители и побежденные — в молчании озирали одни других. Одни — с торжеством, удивляясь своей силе, другие — ошарашенные событием, опрокинувшим их с высоты.

— Кум Сила-антий! Эй, куме Силантию-у-у! — раздался вдруг пронзительный выкрик из гущи разинцев.

— Тут я, кум Назар! Эге, тут я! — откликнулся кум из толпы домовитых.

— А пошто же ты на той стороне, телячья печенка?!

— А куды же мне, к язычникам, что ли, крещена рать!

— От то и есть, что язычник! Ты что за богатый?! Давай иди к нам!

— А чарку поставишь?

Дружный хохот всей площади приветствовал переход охмелевшего «кума».

На Корнилиной стороне осталась лишь горстка, менее чем в полтысячи человек домовитых да их подголосков, жалкая кучка людей, которые еще нынче утром держали в руках все донское казачество…

— Войсковому атаману всего великого казацкого Войска Донского Степану Тимофеичу Разину — слава! — крикнул с помоста Наумов.

— Сла-а-ава! — прорвалось над толпою в тысячи голосов и поплыло над площадью, над Черкасском, над Доном, летело в широкие весенние степи, в ясное небо. — Сла-а-ва-а!

Степан без шапки стоял, слушая эту бурю.