Сто один   ::   Алейхем Шолом

Слышно было только, как звякает посуда, как супруги хлебают и чавкают. Один лишь раз Рахмиел-Мойшиха произнесла:

-- Тихий ангел пролетел...

Рахмиел-Мойше не ответил, и обед прошел в молчании, можно было услышать, как муха пролетает. После еды Рахмиел-Мойше поковырял вилкой в зубах и произнес, глядя на потолок:

-- Воды для омовения...

Рахмиел-Мойшиха посмотрела ему в глаза и, склонив голову набок, спросила:

-- Скажи, Рахмиел-Мойше, с какой ноги ты сегодня встал?

Рахмиел-Мойше ничего не ответил. Он ополоснул кончики пальцев, оттолкнул от себя тарелку и начал тихо читать послеобеденную молитву.

Теперь было самое лучшее время, когда Рахмиел-Мойшиха могла разделаться с мужем, то есть донимать его, пилить, грызть и точить, подобно червяку, и отчитывать сколько влезет, чтоб не сходил с ума, не показывал характера и не швырялся тарелками.

-- Смотри пожалуйста! Расшвырялся... Можно подумать, осчастливил. Думает, если он мужчина, так уж ему все можно... Человек, который принят в сенате! Шутка ли? Пес...

Рахмиел-Мойше сидит, опустив голову, глаза прикрыл, раскачивается и тихо произносит слова молитвы:

-- "Кормящий и насыщающий всех, ублаготворяющий всех..."

А Рахмиел-Мойшиха делает свое -- точит его.

-- Спросить его, в чем дело? Он и сам не знает! Чего ты сердишься все утро? Сенат-то ведь твой -- не мой!

Рахмиел-Мойше продолжает молитву громче.

-- "Как сказано: и вкусил и насытился..." -- и заканчивает фиоритурой.

Рахмиел-Мойшиха делает минутную паузу и начинает снова:

-- Какая злоба! Гнев какой! Скажите, пожалуйста, какой в нем огонь разгорелся! Спаси и помилуй бог!

Рахмиел-Мойше повышает голос еще сильнее.

-- Казалось бы, наоборот! -- говорит Рахмиел-Мойшиха. -- Радоваться надо, когда узнаешь утешительные вести для евреев!

Рахмиел-Мойше еще сильнее повышает голос:

-- "Благословение и спасение, утешение и заработок, пропитание и милость, и жизнь, и мир, и всяческое благо!.."

Но Рахмиел-Мойшиха не желает молчать:

-- Спросить бы его, к примеру, почему это его задевает? Теряет он на этом что-нибудь? Нахмен-Лейбу можно будет жить в Голте? Пускай он там сохнет и дохнет! Мне какое дело? Хоть тресни!

Внутри у Рахмиела-Мойше кипит, как в котле, он сдерживает гнев как может и продолжает молитву в жалобном тоне.

Но человек все же не из железа. Жена точит его не переставая, и вдруг он сжимает кулаки, подносит их к ее лицу, скрежещет зубами и выкрикивает не своим голосом:

-- Ой! "Всемилостивый, да благословит он меня, и жену мою, и детей моих, и детей моих детей!" ТьфуИ выбегает из комнаты как ошалелый.

Нахмен-Лейб с Нахмен-Лейбихой переехали в Голту, а Рахмиел-Мойше и Рахмиел-Мойшиха остались в Богополе по сей день.