Сын империи   ::   Юрьенен Сергей

- Все-таки как они серебристо пахнут, скажи? Я бы даже сказала: благоухают.

- Финский залив слишком мелкий. А удавиться - у тебя веревки нет.

- Я ему про Фому, а он мне про Ерему.

Тогда он встал из-под ее руки и показал Августе с насыпи вниз, за ряды колючей проволоки.

- Там, где я был, - сказал он, - они еще серебристой.

Августа положила между ног увядший букетик, наклонилась, сняла свои сандалеты и высыпала сквозь узорчатые их дырочки белый тонкий песок. Вдела ноги и снова сняла, чтобы выбить об рельс.

- Запретная зона, Александр, - сказала она, - это запретная зона. Запомни у меня раз и навсегда. Заруби себе на носу, если хочешь остаться цел! Пошли...

ЕЕ РОЗОВЫЕ ТРУСЫ

Августа сняла свой сатиновый пионерский галстук с концами, скрутившимися в стрелки, сняла черный фартук, стащила через голову темно-коричневое форменное платье; и Александр увидел, что розовые ее трусы, только недавно заштопанные мамой на шляпке деревянного грибка, опять просвечивают попой и к тому же в рыжих пятнах мастики. Августа ходит в среднюю школу девочек - напротив Театра Ленинского Комсомола. На переменах там шайка девочек сбивает Августу на пол и, схватив за ноги, возит из конца в конец по скользкому коридору. Сколько раз ей говорили: защищайся, не давай себя в обиду. А она опять дала.

- Это что у тебя с трусами?

Августа захлопнула ладонями свои дырки и повернулась к нему, бледная.

- Только маме не говори!..

Александр, однако, накопил зла, что не дает ему Августа перед сном слушать репродуктор, а уроки зубрит, невнятно бубня - так, что ничего не различить. Нарочно. И он вырвался из тисков ее худых рук.

Мама стирала в ванной. За ней уже была занята очередь на стирку, и она торопилась: изо всех сил натирала о гофры терки, об эти волны из оцинкованной жести, взмыленное, хлюпающее, сердито попискивающее белье.

- А Августа трусы порвала! - осведомил Александр, испытав ожог мстительного наслаждения.

- О чем ты, сынуля? - Тыльной стороной ладони мама сняла со лба прилипшую прядь.

Он повторил, и выражение на мамином лице обезобразилось гневом. Она упруго разогнулась и закричала:

- Как, опять?!

Он попятился, захлопнул себе рот. Но было поздно. Слово вылетело.

Страшной ведьмой - волосы во все стороны - мама влетела в комнату. В правом углу была печь - толстая, как под Музеем Атеизма (Казанский собор) колонна. До потолка. Обитая листами гофрированной жести. В угол между боком этой печи и стеной и забиласьАвгуста. Ноги ее изо всех сил упирались в пол, и, глядя исподлобья, она пыталась откусить еще ногтя - с большого пальца.

- Руки изо рта! - крикнула мама.

Спрятав руку за спину, Августа буркнула:

- Врет он все.

- Ах, врет?! - Рывком мама вытащила Августу из-за печи, рывком задрала ей подол и своими глазами увидела, что Александр показал правду, только правду и, кроме правды, ничего. Мама присела на корточки и, царапаясь, как кошка, спустила с Августы трусы.

При этом Августа, прикусив ноготь, смотрела в окно.

- А ну, ногу подними! Да пошевеливайся!..

Августа оторвала ногу от пола.

- И эту тоже! Приподняла и эту.

Мама вскочила и растянула под глазами дыры на трусах Августы. Крикнула:

- Ну, погоди у меня, дрянь!..

И хлопнула дверью, оставив их наедине.

Августа только и спросила, не обернувшись:

- Рад, да? Стукач малолетний!

Окно выходило в колодец тесный. На фоне облезлых до кирпичей стен спиралью свивалась метель. Справа в этом колодце стены не было, и в эту щель видно было, что там, снаружи, еще светло.

Под зеленым светом настольной лампы Августа зубрит урок на завтра. Из учебника "Логика". И на этот раз - внятно.

- Перестань, надоело! - говорит Александр.

- Ты же ведь клянчил? Так на, обожрись, йя-абеда!.. "Меня пленила, говорил И. В.