Три минуты молчания   ::   Владимов Г Н

Внизу под нами блестели рельсы, а дальше спуск начинался к Рыбному порту, и там виднелись в клочьях пара трубы и мачты и стоячие огни в черной воде - длинными разноцветными нитями.

Паровозишко, кое-где забросанный снегом, приволок вагоны-коротышки как раз они остановились под нами. На крышах у них и на стеклах блестел иней. Клавка поглядела на эти вагоны и вздрогнула.

- Там топят хоть?.. А может, это еще и не мой?

В вагонах зажегся матовый свет, проступили узоры на стеклах. Черт знает, топили там или нет. Человечков тридцать, с чемоданами, с мешками, потащились на посадку.

- Твой, североникельский, - сказал я Клавке. - Затопят еще, он только из депо вышел.

Больше мне нечего было ей сказать. Впрочем, осталось кое о чем спросить.

- Тогда - все обошлось?

Клавка поняла.

- Ну вот, зачем тебе про это думать. - Отвернулась. - А может, от тебя бы и стоило заиметь?..

- Что б ты с ним делала?

- Что с детьми делают? На ножки бы подняла... Чего смеешься? А вообще-то и правда туман у меня в голове. Ты меня не очень-то и слушай. Она опять поглядела на вагоны и вздрогнула. - Ну, прощай. Запомнишь меня все-таки? Хоть у нас и недолго любовь была...

- А недолго и нужно.

Она мне посмотрела в глаза.

- Неужели так? Было что-то - и хватит?

Хотела улыбнуться насмешливо - и не смогла, губы задрожали, и улыбка вышла горькая, жалкая какая-то. Мне тот коридор вспомнился, длинный и пустой, по которому она с такой же улыбкой шла - медленно и как пьяная, шаркая туфлями по ковру. И прошла мимо, и я даже не окликнул. Так и теперь не окликну. Вот такую, растерзанную, и отпущу - в холодную эту дорогу, к чужим, на похмелье. Не рады же они ей - если такое с мужем... Бог ты мой, есть же и ее силам конец - и я плеча не подставлю. Я буду о ближних рассуждать, а этой, самой близкой, не помогу ничем. И кто же я после этого, за какие ж такие доблести мне это хоть когда-нибудь простится? А я вам скажу, кто я. Третий. Который должен уйти.

- Нет, - я помотал головой. - Ты не обижайся... Я, наверно, не так сказал. Сама ты не знаешь, сколько ты для меня успела сделать - в считанные эти часы: может, мне на все мои годы хватит. Ну, так уж оно случилось, что я не сразу тебя узнал, оттого и расстаемся, - и кто же тут виноват, если не я?

- Может быть, оба мы...

- Может быть. Но, не знаю, как ты, а я бы ничего не хотел переиграть. И могло ведь худшее случиться - мы б состарились, а так и не встретились... Нет, все было надо! Вот с этим - езжай, Клавка, счастливо тебе. А будет худо, не дай Бог, или пусто, как ты говоришь, тогда позови только - я приду. Мы же с тобой знаем, как это бывает: вот уже, кажется, ничего тебе не светит, и ангел не явится, и чайка не прилетит, - ан нет, кто-то все же и приходит. Я к тебе отовсюду сорвусь, где бы я только ни был. Даже и письма не напишешь - а услышу, почувствую.

Я хотел ее за руку взять. Она стряхнула варежки на колени себе и приняла мою руку в обе ладони и то сжимала их, то разжимала, глядя вниз куда-то, мимо меня. Из-под платка у нее выбился пушистый завиток, и я смотрел на ее висок, и у меня сердце сжималось, и я думал, что не надо мне ее целовать на прощанье - как я тогда вытяну этот день?

- Спасибо, рыженький... Дорого это - даже слышать. Нет, я знаю, что ты не врешь. Просто, я думаю... - И помолчала.

- Ну, а к тебе-то самому - ангел когда-нибудь явится? Или так и будешь - один посреди поля? Мне же и за тебя страшно.

- А вот этого - не надо, Клавка. Почему же я - один? Когда человек лишь подумает о других, не только о себе, он - уже не один. Как бы ему там ни было сиротно, хоть в поле, хоть в море. Вот ты уедешь, не встретимся - и все же я без тебя не буду. А ты - разве одна будешь в чертовом твоем Североникеле, совсем уж - без меня?

Клавка вздохнула и слезла с перил. Она опять смотрела на мерзлые вагоны, но уже не вздрагивала, смотрела спокойно.