У   ::   Иванов Всеволод

500 страниц, мы имеем возможность сказать откровенно, что, помимо прочего, приятно продемонстрировать свою начитанность, ибо цитаточки подлинные, незаношенные, из книг составителя, а значит, и книги тоже не цыпленок собирал; приятно будет поднести книгу, где имя наше представлено самым достойным образом, какому-нибудь высоковзнесенному товарищу или нежноласкаемому существу, коим, в данном случае, мы наметили младенца нашего, родивше-гося в те дни, когда назревали события, описанные в "У", и когда составитель расколол очки и, грустно глядя на стекляшки, вспомнил "магический кристалл", трудноразбиваемый, потому что...

(Примечание к предыдущему примечанию: "Магический кристалл" древних суть некий отграненный камень, который употребляли близорукие. Нерон, по преданию, смотрел пожар Рима сквозь изумруд. Из детских воспоминаний хрестоматийных.)

ПРОДОЛЖЕНИЕ "КО ВСЕМ СТРАНИЦАМ И ПРЕДЫДУЩИМ ПРИМЕЧАНИЯМ"

...но, прислушиваясь к удивительно выразительному реву новорожденного, составитель понял, что и в древнем Риме он едва ли обладал бы "магическим кристаллом", и он склонился попросту ниже с тем, чтобы выписать из "Учебника математики":

"...когда независимая переменная - X и функция ее - У связаны между собой уравнением, не решенным относительно У, тогда У называется неясной функцией от - X..."

Вошел профессор и, вытирая полотенцем мокрые руки, сказал:

- У, какой большеголовый! Психиатром быть. Психиатрия, дорогой мой, самая сложнейшая и темная наука. Вот куда потребуются большеголовые, да-с, милый мой сочинитель!

Составитель откинул "Учебник математики":

- Вы находите, профессор, что женщины более пригодны для психиатрии? Пожалуй, вы правы. Их мягкость, нежность, ласковость!.. Приятно, когда она в белом развевающемся халате, похожем на утреннее облако, проходит мимо мрачных и темных душ. А сад, где больной встреча-ет ее мягкое лицо? Цветет сирень. Желтые дорожки сада словно из того крепдешина, который она, скинув халат... А ее глаза цвета моих любимых чернил? Я уже обожаю свою дочь, профессор, хотя, черт побери...

- Он мальчик, мальчик, успокойтесь. Ему быть психиатром, он большеголовый, у!.. Тише, вы.

- Я его назову Вячеславом! В честь моего отца, которого спасали психиатры. Это было лет двадцать назад. Надеюсь, мой сын будет более удачным психиатром, чем те, которые спасали его деда. Решено, профессор. Я его называю Вячеславом. Большеголовый Вячеслав, у!.. Но пристойно ли к большой голове - Вячеслав? Не подходят сюда Лука, Пров, Сил, Савватий, Зосима, Ермил, Аким? Короче, чтоб сразу каждый мог запомнить имя большеголового психиатра. Нет. Зачем перерешать? Назовем его Вячеславом!

- Пожалуйста, пожалуйста, дорогой мой. Однако вам пора продолжать вашу работу. Я поме-шал вам? Но рождение сына не столь даже часто, как рождение романа. Добро, если роман ваш не будет большеголовым...

- Воспринимайте детей, а не отбивайте хлеб у критиков,- сухо сказал я.Преимущество моего сына пред моим романом состоит в том, что счастье сына я еще могу увидеть, а что такое счастье романа? Тиражи? Вербицкая читалась больше Л. Толстого, а сейчас Е. Зозуля кажется иным мудрее В. Хлебникова. Долголетие? Улови его. От Гомера уцелело только одно имя, хотя книги у многих и стоят на полках. А кто читал Данте? Прибавьте к этому еще то, профессор, что десятилетие будущего родит гениев чаще, чем столетие прошлого. Что же такое счастье моей книги, профессор?

- Смех.

- Над чем?

- Над своим несчастьем.

- А если оно выдумано?

- Так над выдуманным несчастьем только и смеются.

- Бергсонианство, профессор, бергсонианство!

- А я бы предпочел воспринимать еще одного вашего ребенка, чем роман. Пожалуй, желая снять с себя ответственность за высказывания о судьбе современного романа, вы печатно назовете мою фамилию,- так и не поняв моих возражений.