Улицы гнева   ::   Былинов Александр Иосифович

С годами становился все замкнутей и желчней, считал, что ему «не дают хода».

Начальники менялись, а он все сидел и сидел над паспортами. В горотделе к нему привыкли, как к вытертой задами длинной лавке в коридоре, как к висевшему в сенях ржавому умывальнику с сосочком.

Однажды, когда в очередной раз освободилось место начальника паспортного стола, Канавка решился высказать все: за что такое невнимание к старому работнику? Неужели небольшой частный извоз, которым промышлял в свое время отец, такое каиново проклятье? Сын за отца не ответчик. За что же такая беда Канавке? Он почти не помнит битюгов в позолоченной сбруе и платформы на дутиках! Почему же он недостоин быть начальником паспортного стола? Нет, конечно, достоин...

Начальство тем временем назначило на освободившуюся должность безусого оперативного работника, члена партии. Этого Канавка не мог снести: он запил, устроил дома дебош.

С женой Канавка жил недружно. Глаша, дородная, с черными, выразительными глазами и чувственными пунцовыми губами, высватанная покойной матерью в родном селе и привезенная в город в извозчичью семью, не уживалась с мужем, скучным канцеляристом. Говорили, что она погуливала.

Началась война, и Канавка понял, что всем его семейным неурядицам, так же как и иссушающей зависти по службе, пришел конец. Народилось незнакомое бодрящее чувство. Оно крепло по мере приближения немцев. Сослуживцы уходили в армию. А он, Канавка, неизменно курсировал выверенным маршрутом. Походка его мало-помалу твердела.

— Ты что же, — спросила однажды Глафира, — в армию не берут, так ты уж и присох? Или мало врагов у тебя здесь?

— Я до особого распоряжения, Глаша, — ответил Канавка. — Должность такая. Тебя с Антошкой отправлю, потом и сам...

— Ой, Антон! — вздохнула Глафира. — Чует сердце — не увидимся.

— Увидимся...

В зарешеченную Канавкину обитель привели людей. Он выписал им новые паспорта, запомнив всех до единого. Затем ему самому выдали документы и приказали отправляться в тыл с очередным эшелоном. Он приказа не выполнил, никуда не поехал, спрятался в погребе.

… Важные немецкие начальники в мундирах и с кокардами не без любопытства слушали сбивчивый рассказ Канавки о паспортах, партизанах, оставленных для диверсий, о его необычайной памяти.

Немцы одобрительно хлопали Канавку по плечу и даже поднесли ему стакан шнапса, пододвинув бутерброд с толстым слоем сырого фарша. Канавка выпил. Шнапс понравился. А вот непривычная закуска в глотку шла плохо.

Захмелев, он поведал офицерам свои печали. Те похохатывали: гут, гут. Угостили сигаретой. Потом вытолкали в коридор, и там Канавка смешался с другими такими же, как он, мелкими негодяями. Ему показалось, что немцы ни черта не поняли из его рассказа и надо снова напомнить им о себе. Но немцы все отлично поняли.

Канавку допрашивал рыхлый, рыжеватый тип с белесыми ресницами. Переводчик был лыс и кареглаз. У Канавки от шнапса и от волнения кружилась голова. В горуправе было суетно. Канавка подумал, что эти два симпатичных немца тоже на взводе и тоже куда-то торопятся. Они рассеянно расспрашивали его о родителях, о жене и родственниках и ничего не записывали. Наконец переводчик сказал:

— Завтра будем продольжить. Нам не страшни серий вольф. Правильно говорю, ха-ха? Господин Лехлер есть визван командование. Вы дольжен составить список...

Они оставили его, пьяненького и в общем довольного ходом событий.

Пошатываясь, побрел Канавка к недавно такому ненавистному зданию милиции. Там еще никого не было. Створки дверей тоже болтались, как пьяные. Ни черта не успели отсюда вывезти! Кожаное кресло начальника с высокой резной спинкой на прежнем месте.