Утраты   ::   Искандер Фазиль

Охотник-убийца, испугавшись случившегося, побежал за остальными пастухами Через пару часов те пришли и привели Щаадата в чувство. То ли от долгого лежания на мокрой альпийской траве, то ли еще от чего, но Щаадата всю ночь колотил озноб и он никак не мог согреться у костра. А потом через некоторое время он заболел чахоткой — скоротечной — и умер. Вот так, брат…

Он замолк, о чем-то задумавшись и рассеянно поглядывая на телевизор. Потом взглянул на мать и, отключившись от своих мыслей, усмешливо кивнул Зенону. Старушка, глядя на экран, что-то вполголоса бормотала. На экране по ходу сюжета герои мутузили друг друга.

— Идите, идите, отсюда, — бормотала старушка по-абхазски, — пришли в дом моего сына и свалку тут устраивают… Бесстыжие… Если ты пришел в гости, так и держись, как гость…

— Да нет их здесь! — вскричала родственница Зенона.-Это только кажется, что они здесь! На самом деле они в Москве! В Москве!

Она теперь жила не в горной деревушке, а в долинном селе, где давно приспособилась к телевизору.

— Знаю, знаю, — вздрогнула старушка от ее зычного голоса.

— …Так вот, — взглянув на Зенона и взглядом напоминая, что он возвращается к основному руслу рассказа, зять продолжал, — через два дня после моего подхода к дому Альяса отец сказал: «Сегодня наша очередь кормить гостей».

Оказывается, соседи по очереди каждый день приносили еду в дом Альяса. Мама зарезала четырех кур, поджарила их, напекла десяток хачапури, уложила все это в корзину, и мы пошли к дому Альяса. Мне почему-то особенно ярко видится этот солнечный день. Мы с мамой подымаемся по каменистой горной тропке. Движения мамы легкие, гибкие, она явно взволнована, может быть, самой своей миссией милосердия, может быть, потому, что должна там встретиться и говорить с чужими, незнакомыми людьми. И я, мальчишка, чувствуя ее смущение, а сам этого смущения не чувствуя, потому что уже был там, кажусь самому себе старше, а мама мне кажется моложе, чем она есть.

И вдруг чудо! Новенький плетень метров на десять снаружи от старого плетня окружает большой приусадебный участок Альяса. Он был почти готов. С противоположной стороны оставалось еще небольшое неогороженное пространство, и там возилось несколько человек, всаживая в землю колья и плотно оплетая их свежими ветвями рододендрона. Ограда плетня сходилась к новеньким воротцам с длинной выдвижной кормушкой.

Когда мы поднялись к воротцам, вслед за нами по другой тропе подошли три человека с лицами, истыканными оспой. Сколько же их в Абхазии, удивляясь, подумал я тогда. До этого я не видел ни одного человека с лицом, подпорченным оспой.

«Хватит, хватит людей!» — крикнул один из возившихся возле плетня и направился к нам.

Мама аккуратно выложила из корзины в кормушку свои приношения.

«Как больной?» — спросила она, когда человек, приближавшийся к нам, подошел к воротам.

«Пока плохо, — сказал он громко и, потянув на себя кормушку, взял в руки выложенных мамой кур и хачапури, — день и ночь елозит! Волдыри пошли по телу! Сегодня выкупали его в кислом молоке… Может, полегчает…»

«Выходит, мы не нужны?» — спросил один из тех, что стоял рядом с нами. Я заметил, что у него лицо особенно подпорчено оспой. Мне подумалось, что он от этого считает себя самым большим знатоком болезни. Но стоящий по ту сторону ворот не обратил на это внимания.

«Спасибо, уважаемые, от имени родственников! Спасибо, уважаемые, от имени нашего народа! — вдруг закричал он, придерживая руками хачапури и кур. — Спокойно идите по домам! Людей хватает!»

Он повернулся и несколько неуклюже, боясь, что наши приношения свалятся у него с рук, двинулся к дому. Мы с мамой тоже пошли к себе.

В течение месяца или чуть дольше мы еще несколько раз приносили еду, и, когда больной наконец выздоровел и никто из домашних не заразился, бригада помощников разъехалась по домам.