Утро красит нежным светом   ::   Окуджава Булат

---------------------------------------------

Окуджава Булат

Утро красит нежным светом



Окуджава Б.Ш.

Утро красит нежным светом...

Посвящаю моему дяде Николаю и памяти моей тети Сильвии

Прошлое, давно прошедшее, минувшее, былое, история - какие торжественные понятия, перед которыми, наверное, следует стоять с непокрытой головой. Да неужели, думаю я, такое уж это прошлое? Такая уж это история? Да ведь это было совсем недавно: лето в Тбилиси, жара, позднее утро. Мы как раз собирались уезжать к морю. Я и дядя Николай перетряхивали чемоданы. Тетя Сильвия отбирала летние вещи. Мне было семнадцать лет. Вдруг отворилась дверь, и вошла без стука наша соседка. Мы шумно ее приветствовали. Она сказала белыми губами:

- Вы что, ничего не слышали?

- Слышали, - сказал дядя Николай, - столько чего слышали... А что вы имеете в виду?

- Война, - сказала она.

- А-а-а, - засмеялся дядя Николай. - Таити напало на Гаити?

- Перестань, - сказала тетя Сильвия. - Что случилось, дорогая?

- Война, война... - прошелестела соседка. - Включите же радио!

По радио гремели военные марши. Я выглянул в окно - все было прежним.

- Вот что, - сказала тетя Сильвия дяде Николаю и мне, - бегите в магазин и купите побольше масла... Я знаю, что такое война!..

Мы отправились в магазин. Народу было много, но [116] продукты, как обычно, лежали на своих местах. Мы купили целый килограмм масла.

- Может быть, еще? - спросил я.

- Ты сошел с ума! На нас уже смотрят. Стыдно.

Мы принесли то масло домой. Кто знал, что война так затянется?

По улицам потянулись новобранцы. Среди них были и молодые женщины. Все вдруг переменилось. О море думать не хотелось.

Пришел мой друг, Юрка Папинянц.

- Ну, - сказал он, - в военкомат не идешь?

- Конечно, - сказал я, - пошли.

По дороге я сказал:

- Хорошо бы в один танковый экипаж попасть...

- Хорошо бы, - сказал Юрка.

Маленькое, робкое сомнение пискнуло где-то в глубине и смолкло.

В военкомате дым стоял коромыслом, грохотали сапоги, толпились люди, плакала какая-то женщина, трудно было протолкнуться.

- Чего пришли? - спросил усталый маленький капитан по фамилии Комаров.

Да вот пришли, хотим против фашистов воевать... - сказал Юрка. - Хорошо бы в один экипаж.

- Вызовем, вызовем, - сказал капитан. - Идите.

Вот бюрократ чертов! - хотел сказать я, но сказал иначе:

- Зачем же вызывать, когда мы сами - вот они? Оформляйте, чего уж тут...

- А ну идите отсюда! - вдруг заорал он.

И мы ушли.

- Наверное, мы неправильно вошли, - сказал я, - что-нибудь не так сказали... Все-таки на фронт просимся, а не на базар...

На следующий день мы отправились снова, но нас опять выгнали. И на третий день тоже, и на четвертый... Но на восьмой нас не выгнали. [117]

- Э-э-э-э, - сказал капитан, - черт вас дери совсем! Надоели, будьте вы неладны...

Я хотел сказать ему, что и он нам надоел тоже, но не сказал. Мы уже привыкли друг к другу, как родственники.

- Куда ты торопишься? - сказал он мне. - Ну куда? Посмотри на себя: ты ведь совсем цыпленок.

- Ничего, - сказал я браво, - легче маскироваться.

- Э-э-э-э, - сказал он, - надоели! - И вручил нам по пачке розовых повесток: - Чтобы к вечеру разнесли. Все!

- А на фронт? - спросили мы.

- Я сказал - все! - крикнул он, багровея, и мы отправились.

Мы ходили по улочкам Сололаки, и по Грибоедовской улице, и по Судебной, и по улице Барнова и спускались за Александровский садик и в переулочки за оперным театром.

В одном из дворов среди низко подвешенных сохнущих простынь и рубашек стояла перед нами еще молодая женщина с большим животом и с мальчиком на руках, и за юбку ее держались две девочки. Все, кто был во дворе, увидев нас, замолчали, поэтому стало очень тихо.