Уже нет прежней игры   ::   Рыбас Святослав Юрьевич

Он привык все делать серьезно, радовался за себя, за свои электродвигатели, насосы, компрессоры, работающие на совесть. Николай Антонович полюбил машины. И не щадил людей: в них не было совершенства.

Ему стало трудно без Зосимова. Он понял судьбу бегущего за мячом человека.

Анищенко глядел на Зосимова и видел совершенство. Он уже не завидовал ему и стал сдержаннее. Шахты будто высушили его, и он, прежде неразговорчивый, окончательно замкнулся.

Иногда он встречал на улице Веру вместе с Зосимовым и куда чаще, чем прежде, оставался спокойным. Вера улыбалась бывшему студенту в светло-коричневом шевиотовом костюме. Николай Антонович коротко кланялся и чуть насмешливо скользил взглядом по лицу Вериного мужа. И что-то приятное щекотало его: вот и поравнялись.

Одна из таких встреч навела его на мысль, что и самому пора подумать о женитьбе. Он вспомнил дочь рутченковского фельдшера Лиду. Как-то, проезжая на Дуче мимо неказистого фельдшерского домика, он видел ее. Лида крутила скрипучий ворот колодца и, подавшись вперед, заглядывала в отверстый сруб. Одна коса ее выскользнула из-за спины, а вторая, пухлая и длинная, медленно сдвигалась по сиреневым цветочкам ситцевого платья. Анищенко остановил лошадь и засмотрелся. Лида подхватила окованную бадейку, перелила воду в ведро и пошла к дому, плавно ведя свободной рукой. Анищенко задумался и отпустил поводья.

...Фельдшер был беден, а Лида была послушная дочь. Николай Антонович не ошибся в выборе: из нее вышла хорошая хозяйка.

Жаль, что Вера так и не увидела их вдвоем: Зосимова пригласили в Москву, и они уехали, и опустело зеленое поле. Теперь Анищенко мог лишь читать в газете о своем сопернике, но тогда было время особое, и народ тревожила будущая война, а не человек с мячом...

К сорок первому году и Николая Антоновича перевели в столицу, в министерство. Лида, взяв маленького Сашу, уехала со своими родными в Старобельск, степной городок возле Ворошиловграда. Анищенко должен был вызвать их, как только дадут квартиру.

Стоял июнь, на бульварах доцветала сирень, набегали легкие облака, капал дождик, и потом светило в лужах солнце, и было хорошо в Москве. Анищенко ходил по городу - провинциал провинциалом. Знакомых завести не успел, а друзей и в Донбассе у него не водилось. В нагрудном кармане лежало удостоверение со словами наверху: "Совнарком". Оно, кажется, поддерживало Николая Антоновича, и он говорил себе: "Ничего, Зося, поглядим еще, поглядим..."

Впрочем, он мог говорить себе что угодно. Он пока не чувствовал уверенности, и новая работа, вдали от угольных бассейнов, вдали от совершенных машин и несовершенных горняков, была непривычно спокойной. Анищенко окружали ветераны горной промышленности, а он был самым молодым, мальчик, которого никто еще не знал. Он нес с собой мечту о новом комбайне, разработки в графики и с радостью ухватился за предложение съездить в командировку в Донбасс.

О Зосимове он не вспоминал. Видимо, с ним было покончено и начиналась другая жизнь.

Но Зосимов все бежал по зеленому полю земли, тысячеголосый рев сопровождал его легкие движения, и трудящийся народ вставал с мест, махая руками, кепками и свернутыми газетами, которые говорили, что скоро кончается июнь...

Война захватила Анищенко в Сталино. Он связался с министерством - ему приказали оставаться на месте и выполнять задание. Может, так оно и лучше. Он знал донецкие шахты, а в Москве чувствовал бы себя куда как неуверенно.

Сначала об эвакуации никто не думал: крутились шкивы подъемников, спускались под землю люди и по грузовым стволам шел на-гора антрацит для "Азовстали", для заводов имени Ильича, имени Кирова, имени Сталина. Донбасс напрягся и работал. Только по ночам не светились звезды на копрах, и с воздуха степь темнела сплошным полотном.