Ужиный угол   ::   Осинский Валерий

В слепую! Для него ночь, как день. Солдатики его, – участковый кивнул на лейтенанта, – для него забава! Может ты, Миронов, ночью по трясине пойдешь?

Военный враждебно покосился на егеря.

– У тебя с ним личное? – спросил лейтенант.

– Личное, – презрительно буркнул Селиванов.- Один живет, другой мешает!

– Ты уж совсем в дерьме не валяй! – обиделся егерь. – Молоток мне другом был! Кепку у топи я нашел. И знаю, где ты заслон поставишь. Брать надо, чтобы дел не наворочал. А то люди Костикова с ним иначе разберутся. Даром, что ты власть! – Он пошел к машине.

– Фиг вас разберет! – Лейтенант брезгливо осмотрел испорченный погон.

– Говорили же, – прошептал Пашка на заднем сидении, – что б тебе не ходить!

Денис отвернулся к окну и буркнул:

– От матери влетит! – Ему было жаль отца. Он давился, чтоб не плакать…

В затхлом мраке подземелья мысли мужчин вращались по кругу, как заусенец на старинной пластинке, споткнется об иглу, и начнет с той же заунывной ноты. Бездействие разъедало злобой то малое человеческое, что оставалось еще утром. Оба почти не спали, лишь попеременно проваливались в настороженное забытье без сновидений. В одно из таких мгновений пилоту показалось, будто его закрыли в ледяном погребе голым. Наверху солнце. Но выбраться он не может.

– Кузнецов, ты чего? – услышал он за дверью погреба и пришел в себя. Его колотила дрожь. Зубы стучали.

– Знобит что-то.

– Не загнись! Твой зверь без тебя не выпустит. Ты откуда родом? – спросил Костиков, чтобы пилот не отключился. Тот назвал. – Соседи!

– А ты? – Чиновник ответил. – Разных колхозов, да одного прихода. Бабушка моя в вашу церковь ходила. Священник местный, кажется, ей двоюродным племянником. – Озноб прекратился. Пилота обдало жаром. Он сделал усилие, чтобы не заснуть.

– Одна церковь на всю округу! На Пасху не продохнуть! Наш председатель, разговевшись, любил с батюшкой лясы поточить. Бывало, наберутся водки под хорошую закуску, и пошли слюной брызгать на идеологическом фронте. Мы с братьями пионеры, а слушали, открыв рты!

– А как ты к председателю вхож оказался?

– Он мой отец!

Мужчины покривили губы, словно получили от строгого фотографа разрешение на улыбку. Филя насторожено вскинулся – дно зрачков сверкнуло рубинами – и снова лег.

– Батюшка ему десять заповедей, а отец в ответ моральный кодекс коммуниста. Первый по Евангелиям без конспектов шурует, второй ему мужицкой смекалкой такое выносит, что я потом лишь у Ренана и Штрауса читал. Договорятся, что как бы не херили идею, люди через поколения к братству придут. С Гегелем или с Иисусом, или с тем, кого не придумали!

– С Удвоенным Вовой.

– Что?

– Да так. Бабушка как-то взяла нас с приятелем на службу. А мы батюшке рясу сожгли. От скуки запалили коробок спичек. Перепугались и бросили. А батюшка мимо шел, осанистый, в черном клобуке. На него и попало. Дырища вышла ого. Бабушка из нас клюкой чуть мозги не вышибла. Поп заступился.

– Отец Гермаген, – напомнил Костиков.

– Да, кажется.

– Мой дядя по матери…

Казалось, тесня друг дружку, миражи детства насытили яму.

– Так мы родня? – проговорил Кузнецов.

– Десятая вода! – ответил Костиков. – Я это сообразил, когда ты про бабусю заговорил! Помню ее.

Мэр взглянул на пилота. Возможно в детстве, они смотрели на те же облака, слышали те же имена дальней родни.

– Давно там был? – спросил Кузнецов.

– Нет. Памятник отцу отвозил…- подумал и добавил. – Дядю навестил.

– И как?

– Церковь в строительных лесах. Купол позолотили.

– Чего ухмыляешься?

– Так. Я дяде «Мерин» подарил, – в голосе Костикова снова треснул лед. – От благодарных прихожан и все такое! Ждал, что откажется! Нет – взял! – Он помедлил и продолжил. – Надежда теплилась, мол, здесь не как у нас.