Венгерский набоб   ::   Йокаи Мор

- Ну а что же можешь ты подать тогда гостям? - продолжал он свои подковырки.

- Все могу, ваша милость; да только что было у меня, то сплыло; что будет, того еще нет, а что могло быть, того уже не будет.

Помещика так ублаготворила эта замысловатая фигура отрицания, что он, разразясь хохотом, тотчас пожелал ее увековечить.

- Дярфаш где? Куда поэт подевался? - стал он громко спрашивать, хотя тот, худющий, с обтянутыми кожей скулами, стоял тут же, заложив руки за спину и неодобрительно наблюдая за этим состязанием. - Ну-ка, живо, Дярфаш, давай. Сложи-ка стишок про харчевню, где людям харчей не дают.

Дярфаш зажмурился, раззявил рот и, ткнув себя пальцем в лоб, ex tempore [вмиг, без промедления (лат.)] извлек оттуда следующий дистих:

В торбе коль пусто твоей, так будет пуста и тарелка;

Пост здесь вечный блюдут, турки отсель не уйдут.

- Что это ты городишь? Турки-то тут при чем?

- А при том, - не моргнув глазом, отвечал Дярфаш. - Поскольку турки, не наемшись, не уходят, а есть здесь нечего, значит, и они на месте.

- Как на корове седло, - заверил его вельможный покровитель и вдруг, будто вспомнив что, опять обратился к корчмарю: - А мыши у тебя есть?

- Они не мои, я их не развожу, только с домом арендую; но если не хватит для ровного счета, приказчик, думаю, строго спрашивать не будет.

- Ну, так зажарь нам одну.

- Только одну?

- А сколько же, шут тебя подери! Или такие обжоры мы, что и одной не наедимся?

- Что ж, будь по-вашему, - сказал трактирщик и без дальних слов поназвал кошек в чулан.

Стоило только шевельнуть каток для белья, и мышей из него прыснуло, сколько душе угодно (кошачьей, конечно).

Мышь, впрочем, - красивый, славный зверек, и я в толк не могу взять, отчего к нему брезгливое такое отношение? Он ровно ни в чем не уступит белке или морской свинке, которых дома держат, гладят и ласкают, - только еще попроворней и побойчее. А какой у мыши носик нежный, какие милые, изящные ушки, крохотные лапки, преуморительные усищи и черные брильянтики глазки! А посмотрите, какая игрунья она, как, привстав на задние лапки, перебирает, попискивая, передними, словно плетет что-то, - ловкая, сноровистая, ничем не хуже прочих зверюшек!

Раком вареным никто не брезгует, от устриц на столе тоже не шарахаются, а они куда ведь противней мыши; так отчего ж не изжарить и ее? Тем паче что в Китае она - изысканное блюдо, первейший деликатес; ее там в клеточке миндалем, орехами откармливают и подают как лакомство.

Так или иначе, собравшиеся были уверены, что потеха выйдет знатная, и заранее уже давились от смеха.

Бравый трактирщик тем временем отворил для высокого гостя единственную свою, огромную, с целую ригу, горницу, в одном углу которой стояла голая деревянная кровать, а в другом - старинная вешалка вроде козел. Хочешь, ложись на кровать, не хочешь - на вешалку полезай.

Гайдука, однако, и ковры, и подушки, и складные столы со стульями из телеги повытаскивали, во мгновенье ока преобразив гулкую пустую комнату в барский покой. Стол уставили весь серебряными блюдами, чарками да ведерками со льдом, откуда соблазнительно высовывались длинногорлые графинчики граненого венецианского стекла.

Барин повалился на разложенную для него походную кровать, а гайдуки стащили с него огромные сапожищи со шпорами. Одна из крепостных девушек присела в головах, поглаживая редеющие седые волосы барину, другая - в ногах, растирая ему ступни лоскутом фланели. Придворный пиит Дярфаш и домашний шут Выдра встали рядом, гайдуки - поодаль, а борзая залезла под кровать.

Шуты, гайдуки, крепостные девки и собаки - вот кто составлял свиту одного из богатейших венгерских магнатов.