Военный летчик   ::   Сент-Экзюпери Антуан

С каждой минутой я становлюсь все более тяжелым, более громоздким, более неподвижным. Я поворачиваюсь сразу всем туловищем, и, когда наклоняюсь, чтобы потуже затянуть ремни или застегнуть неподдающиеся "молнии", у меня трещат все суставы. Старые переломы причиняют мне боль.

- Подай-ка сюда другой шлем. Я уже сто раз говорил тебе, что старый больше не надену. Он жмет.

Дело в том, что на большой высоте череп каким-то чудом распухает. И шлем, который на земле тебе впору, на высоте девять тысяч метров сжимает кости, как в тисках.

- Так это же другой, господин капитан. Я вам его сменил...

- А! Ну ладно.

Я, конечно, ворчу, но без всяких угрызений совести, потому что я совершенно прав! Впрочем, все это не имеет ни малейшего значения. Как раз в эту минуту я в самом центре той внутренней пустыни, о которой я говорил. Здесь одни лишь обломки. Я даже не стыжусь, что мечтаю о чуде, которое изменило бы ход сегодняшних событий. Например, если откажут ларингофоны. Они всегда отказывают, эти ларингофоны! Хлам! А ведь если б они отказали, это избавило бы нас от безнадежного задания...

Ко мне с мрачным видом подходит капитан Везэн. Перед вылетом капитан Везэн с мрачным видом подходит к каждому из нас. Капитан Везэн осуществляет в нашей группе связь со службой воздушного наблюдения. Его обязанность сообщать нам о перемещении вражеских самолетов. Везэн мой друг, я его нежно люблю, но он всегда пророчит недоброе. И я жалею, что попался ему на глаза.

- Старина, - говорит Везэн, - ах, как скверно, как скверно, как скверно!

И он достает из кармана какие-то бумажки. Потом, испытующе глядя на меня, спрашивает:

- Как ты полетишь?

- Через Альбер.

- Так я и знал. Так я и знал. Ах как скверно!

- Не валяй дурака. В чем дело?

- Тебе нельзя лететь!

Мне нельзя лететь!.. Какой он добрый, этот Везэн! Пусть вымолит у Господа Бога, чтобы отказали ларингофоны!

- Тебе не прорваться.

- Почему это мне не прорваться?

- Потому что над Альбером непрерывно патрулируют три звена немецких истребителей. Одно на высоте шесть тысяч метров, другое - семь с половиной, третье - десять тысяч. Ни одно не уходит, пока не явится смена. Это заведомо неодолимая преграда. Ты угодишь в западню. А потом, погляди-ка...

И Везэн показывает мне бумажку, на которой он нацарапал какие-то непонятные схемы.

Шел бы он ко всем чертям, этот Везэн! Слова "заведомо неодолимая преграда" на меня подействовали. Мне мерещится красный сигнал и нарушение дорожных правил. Но здесь нарушение правил - это смерть. В особенности ненавистно мне слово "заведомо". У меня такое чувство, будто я уже взят на прицел.

Усилием воли я заставляю себя рассуждать здраво. Противник "заведомо" должен защищать свои позиции, а как же иначе? Все эти слова сущий вздор... Да и плевать мне на истребителей. Когда я снижусь до семисот метров, меня собьет зенитная артиллерия. Уж она-то не промахнется! И я вдруг набрасываюсь на Везэна:

- Короче, ты решил срочно сообщить мне, что, поскольку существует немецкая авиация, мой вылет - штука весьма неосторожная! Беги и доложи об этом генералу!..

А между тем Везэну ничего не стоило бы дружески ободрить меня, назвав эти пресловутые истребители просто какими-то самолетами, которые болтаются в районе Альбера...

Смысл был бы точно такой же!

IV

Все готово. Мы в кабине. Остается проверить ларингофоны...

- Хорошо меня слышите, Дютертр?

- Слышу вас хорошо, господин капитан.

- А вы, стрелок, хорошо меня слышите?

- Я... да... отлично.

- Дютертр, вы слышите стрелка?

- Слышу его хорошо, господин капитан.

- Стрелок, вы слышите лейтенанта Дютертра?

- Я... да... отлично.

- Почему вы все время говорите. "Я... да... отлично"?

- Я ищу карандаш, господин капитан.

Ларингофоны не отказали.

- Стрелок, давление в баллонах нормальное?

- Я... да... нормальное.