Война с черного хода   ::   Нагибин Юрий

Конечно, приближенным дают попользоваться остывшей водой, остальным полная хана. Поезд-баня приходит на полустанок раз в месяц, все другие способы мытья никакого впечатления на вшей не производят. Как-то раз нам запретили ходить через сени - там мылась Ася над корытом, согрев себе воды в чугунке. И тем не менее я не раз замечал, как она скреблась толстой спиной о косяк.

Вчера опять ездил в знакомую часть дочитывать немцам сообщение о сталинградской "конфузии". "Вы слишком рано прервали сообщение",- без тени упрека, просто констатируя факт, сказал Мельхиор. Но откуда ему стало известно? Что еще он знает о соло на трубе из скоросшивателя? Его вечно простуженное лицо было непроницаемо. "Я успел сказать главное",- пробормотал я. "У вас будет радиоустановка, вы скажете текст до конца". Конечно, это не за водкой ездить, и все же... "Для диктора у меня недостаточно хорошее произношение". - "На переводчика вы тоже не тянете". - "Конечно. Я тяну на инструктора-литератора, меня сюда прислали на эту должность..." - "Вы не подчиняетесь приказу..." Вот чем хороша для многих армейская служба: не надо ломать голову над доказательствами.

...Почему-то я попал в тот самый блиндаж, что и предыдущий раз. Пока мы сюда добирались - мне дали в полку провожатого,- немцы все время вели пальбу: мины чиликали, пули рикошетили, будто дергали басовую струну, иногда деревянно стучал пулемет, рвались снаряды.

- Оживленный у вас участок,- сказал я провожатому.

- Хреновый пятачок,- боец плюнул. Он сказал, конечно, не "хреновый" жестче.

- Почему "хреновый"? - я тоже сказал жестче.

- Потому что у нас самое хреновое место. Мы в низине, а фрицы на взлобке. И у них элеватор - все как на ладони. Лейтенант говорит: когда наступление будет, нас штрафниками заменят. Коли отсюда идти, Савур-могила черный гроб.

- А где этот элеватор?

- Близко. Сейчас не видать ни хрена. Торчит дуля, и никак ее не сшибить. И бомбили, и тяжелой били - как заговоренный.

В блиндаже меня встретили без особого восторга. Солдат наша деятельность раздражает. Они считают, что это пустая трата времени и сил, дешевая игра людей, которые не хотят воевать по-настоящему. Только на Волховском фронте - до моего инспекционного полета на бомбежку - хорошо относились к нашей продукции: листовкам и газете. Летчикам мешал докучный груз, и они сбрасывали всю контрпропаганду над нашими позициями. Бойцы использовали бумагу для самокруток и "козьих ножек". Они утверждали, что наша бумага лучше курится, чем бумага центральных газет или "Фронтовой правды".

Штатному диктору полагается боец-рупорист, но я не был штатным диктором, надо было самому вынести рупор в ничью землю. Заползать далеко нет нужды: радио достаточно горласто, чтобы фрицы услышали, но после ночного приключения я боялся заблудиться. А потеряться тут - это не то, что между избой и уборной. Потом я сообразил, что легко найду дорогу назад - по шнуру...

Сейчас немцы стреляли трассирующими пулями - для порядка, в никуда. Но стоило начать передачу, огонь оживился, а через минуты две они лупили из всех калибров. Блиндаж здорово трясло. Все было, как в первый раз, стоило для этого ехать.

Что-то серьезное они подключили, земля посыпалась со стенок. Я тем не менее с армейской тупостью продолжал брусить никому не слышный текст. В блиндаж ворвался разъяренный комвзвода.

- Кончай свою фигню! - он выразился крепче.- Все равно они ни хрена не слышат.

- Уже кончаю... кончил,- сказал я, призвав, как положено, фрицев к сдаче в плен с посулом жирного супа, прекрасного обращения, интересной работы по специальности и скорейшего возвращения домой после нашей победы. Не жизнь у нас в плену, а масленица, вот бы нашим гражданам так!

- Что ты несешь, если их так раздражает? - спросил лейтенант.

- Что и всегда,- пожал я плечами.