Время, вперед !   ::   Катаев Валентин

Вздулось праздничное платье Трегубовой.

- Куда? Трегубова, куда? - завопил парень, ловя парик.

Под рыжим париком оказалась черная щетинистая голова.

- Я тебе запрещаю!.. В порядке групповой дисциплины... За срыв репетиции! Общественное наплевательство!..

Он заговорился, заврался.

Трегубова и Сметана вышли на улицу и проворно свернули за угол.

Тут был барак почты.

Лежало бревно.

Они сели. Он стал объяснять дело. Трегубова слушала со вниманием.

Понять было нетрудно, и она поняла все с двух слов.

Все же она старательно морщила маленький, круглый, открытый лобик.

Все было маленьким на ее широком, большом, простецком лице. Крошечный носик, крошечный подбородок, ротик, щечки. И все это тесно группировалось, как розовая кукольная посуда, возле небольших твердых голубых глаз, сильно навыкате. Так что со всех сторон вокруг оставались еще как бы широкие поля лица.

Она всегда была в состоянии крайнего возбуждения.

Только что она страшно волновалась на репетиции. Она обожала театр. С ее лица еще не сошел румянец игры.

Она репетировала роль бойкой деревенской девушки, приехавшей на новостройку и наводящей порядок в грязном, запущенном бараке. Это была санитарно-бытовая агитка.

Она носилась по сцене с мокрым веником, брызгала на пьяницу и лентяя, пела куплеты про клопов, танцевала. Ее глаза сверкали во все стороны отчаянно, лукаво и даже кокетливо.

Но это волнение быстро прошло и теперь уступило место волнению другому, сосредоточенному и деловому.

Сметана вытащил из кармана записную книжку. Тут был список беспартийных ребят бригады.

Она обхватила большими грубыми руками плечо Сметаны и, деловито дыша, читала глазами фамилии.

Они обсуждали производственные и бытовые качества каждого в отдельности и всех вместе.

Дело не шуточное.

Ошибиться было нельзя.

XV

Один за другим встали по списку, как на перекличке, перед Сметаной и Трегубовой беспартийные ребята бригады.

Их было четырнадцать. Четырнадцать молодых и разных.

Были среди них новички, совсем еще "серые" - всего месяц как завербованные из деревни.

Были "старики" - шестимесячники, проработавшие на строительстве зиму.

Были "средние" - с двухмесячным, трехмесячным производственным стажем.

Иные из них еще тосковали, томились, глядели назад. Иные понемногу привыкли, обтесались. Иные работали с азартом и страстью, забыв все на свете.

Но и те, что еще тосковали по дому, пели по ночам полевые деревенские песни, копили деньги и вещи, собирались назад; и те, для кого бригада уже становилась семьей; и те, кто, как легендарный поход, вспоминали теперь пережитую зиму, лютую уральскую зиму в степи с сорокаградусными буранами, с двадцатичетырехчасовой бессменной работой, кто, как бойцы, вспоминали прежние свои сражения, отмороженными пальцами гордились, как почетными ранами, и с каждой смены возвращались в барак, как со штурма, для кого строительство было - фронт, бригада - взвод, Ищенко - командир, барак резерв, котлован - окоп, бетономешалка - гаубица, - все они - и те, и другие, и третьи - были товарищи, братья и сверстники.

Время летело сквозь них. Они менялись во времени, как в походе.

Новобранцы становились бойцами, бойцы - героями, герои - вожаками.

Сметана и Трегубова сидели, склонив головы над списком.

Между тем множество людей шло туда и назад по лесенке почты.

Почта - это тот же барак.

Визжала на блоке и хлопала фанерная, дочерна захватанная руками дверь. Вверх и вниз шли люди с письмами, посылками, газетами.

Они распечатывали письма на ходу. Читали их, остановившись где попало. Они сдирали с посылок холст, присев на землю у дощатой стены и упершись затылком в доски.

Мужик в кожухе стоял на четвереньках, припав бородатым лицом к сухой земле, будто клал земной поклон.