Время, вперед !   ::   Катаев Валентин

Синяя спецовка - брюки и однобортная тужурка флотского покроя требовала безукоризненно белых туфель.

В синем холщовом костюме с грубыми наружными карманами и толстыми швами, выстроченными двойной суровой ниткой, Корнеев походил на судового механика.

Он старался поддерживать это сходство.

Он отпустил небольшие бачки и подбривал по-английски усы. Серебряные часы носил он в наружном боковом кармане на ремешке. Папиросы держал в черном кожаном портсигаре.

Первая смена кончила в восемь.

Переход от ночи к дню ознаменовался для прораба Корнеева тем, что при свете солнца он снова увидел свои туфли.

Он не спал сутки.

Он предполагал поставить вторую смену и смотаться домой. Он не был дома со вчерашнего вечера. Ему обязательно надо было поговорить с Клавой.

Однако началась эта история с Харьковом. Он упустил время. Ночью что-то случилось. Но что?

Мало ли что могло случиться ночью.

Может быть, ночью она опять говорила по телефону с Москвой. Может быть, в Москве заболела девочка...

На рассвете она звонила Корнееву.

Он с трудом понимал ее. Скорее догадывался, чем понимал. Она плакала. Она глотала слова, как слезы. Она клялась, что иначе поступить не может, уверяла, что любит его, что сойдет с ума.

Ему неловко было говорить с ней при посторонних. В ячейке всю ночь работали люди.

Филонов, заткнув уши, хватал несколько воспаленными глазами ведомость за ведомостью.

Вокруг галдели.

Филонов отбивался от шума большой головой, словно бодался. На Корнеева из деликатности не обращали внимания. Но у него горели уши.

Он бессмысленно кричал в телефон:

- Ничего не слышу! Ничего не слышу! Говори громче. Ах, черт... Громче говори! Что ты говоришь? Я говорю: здесь шумят, говори яснее... Яс-не-е!..

Их все время разъединяли. К ним включались чужие голоса. Чужие голоса просили как можно скорее щебенки, ругались, требовали коммутатор заводоуправления, требовали карьер, вызывали прорабов, диктовали цифры...

Это был ад.

Корнеев кричал, что никак не может сейчас прийти, просил не уезжать, умолял подождать с билетом...

Корнеева мучил насморк. Здесь были слишком горячие дни и слишком холодные ночи. Он дергал носом, сопел, нос покраснел, на глазах стояли горькие розовые слезы.

Лампочки бессонного утреннего накала теряли последний блеск в солнечных столбах.

Обдергивая на коротком широком туловище черную сатиновую косоворотку, Филонов вышел из ячейки в коридор.

В коридоре еще держалась ночь. Коридор был полон теней и дыма. Люди толкались с расчетными книжками у окошечка бухгалтерии. Извозчики, похожие на шоферов, и шоферы, похожие на извозчиков, останавливались под лампочками, рассматривая путевки и наряды. Вдоль дощатых стен сидели на корточках сонные старики башкиры. Бабы гремели кружкой - пили из бака воду.

Филонов оторвал набухшую фанерную дверь с разноцветной надписью:

"Това! Надо ж иметь какую-нибудь совесть здесь худмастерская 6 уч. Просьба не входить и не мешать, вы ж видите - люди работают".

Художественная мастерская была не больше купальной кабины.

Два мальчика качались на табуретах, спина в спину. Они писали самодельными войлочными кистями на обороте обоев противопожарные лозунги.

На полу под окном, боком, сидела Шура Солдатова.

Сдвинув русые способные брови, она красила синей масляной краской большой деревянный могильный крест.

Другой крест, уже готовый, стоял в углу. На нем виднелась крупная желтая надпись: "Здесь покоится Николай Саенко из бригады Ищенко. Спи с миром, дорогой труженик прогулов и пьянки".

Слева направо составы шли порожняком. Справа налево - груженые. Или наоборот. Окно мелькало листами книги, оставленной на подоконнике.

Откинутые борта площадок почти царапали крючьями стены барака.