Встречи   ::   Арагон Луи

Сколько раз мы мотались туда на великах... я и Розетта...

Он не знал, что с Розеттой и детьми, быть может, они все еще в Панам, под самым носом у бошей... а может, и того хуже, бредут куда-то по дорогам, как и... Где-то неподалеку разорвался снаряд. Я не дослушал продолжения, меня позвал капитанвоенврач. Собрались, чтобы обсудить обстановку. Ходило множество слухов. Американцы намерены вступить в войну, русские атаковали бошей, а в Париже теперь коммунизм... Люди повторяли все слухи, ничему не веря, и глядели друг на друга, стараясь понять, что думают об этом другие. То был первый день, когда мы так ясно осознали свое поражение. В погребке здесь хранилось доброе вино, не оставлять же его фрицам, ведь они и пить-то не умеют.

- Как же вы хотите, чтобы рабочие в Париже это поняли? - сказал капитан-военврач, довольно молодой толстяк с усами щеточкой. - Представьте себе, что Торез входит туда вместе с германской армией...

Вот тут Эмиль и подал голос. Не очень громко. Несколько сдержанно. Но решительно.

- Когда я находился на подступах к Рамбулье, - сказал он, - знаете, мсье Жюлеп, перед замком президента... мы нацелили свои пулеметы и винтовки на дорогу... Боши еще не подошли, но без конца прибывали парижане, с каким-то немыслимым оружием в руках... жутким старьем... потом появились группы рабочих, целые заводы, люди узнавали друг друга... Они говорили с нами, проходя мимо. Рабочие с "Сальмсона"... потом с "Ситроена"... И вдруг-кого же я вижу? Моего шурина и его жену, только подумайте! Тут уж они нам порассказали... На их заводе, и у "Рено" тоже, когда рабочие узнали, что боши скоро войдут в Париж, они хотели все разгромить-машины, станки, поджечь свои дома... АН нет! Как бы не так! К ним послали жандармов, и те угрожали, что откроют по ним огонь... Они ничего больше не понимали, скажу я вам... Сохранять машины для бошей-можете себе представить? Теперь уже никто ничего не понимает, ровным счетом ничего!

Как и все, повернувшись к Эмилю, я смотрел на него. В глазах у него стояли крупные слезы.

На этот раз, когда его увезла санитарная машина, я подумал, что вряд ли доведется мне еще раз его увидеть. А потом позже я встретился в Марселе с голубоглазой Ивонной, туда эвакуировали ее газету. Немало воды утекло к тому времени. В окно слышались голоса ребятишек, певших: "Маршал, маршал... вот и мы!"

По тротуару важно расхаживали какие-то юнцы в одежде, смахивавшей на военную форму. Свободная зона жила среди иллюзий.

- Эмиль? - сказала мне Ивонна. - Он вернулся в Париж, а потом ему пришлось скрыться. На заводе был обнаружен саботаж...

- Еще чего! - воскликнул я. - Я совершенно уверен, что Эмиль не саботажник!

Мне показалось, будто Ивонна как-то странно посмотрела на меня своими голубыми глазами. Так мне почудилось. Она становилась все больше похожа на брата. Я удивлялся, почему она до сих пор не вышла замуж.

Перед самым Рождеством я перебрался в Лион. Наш патрон увеличивал тираж своего листка. Как-то вечером, на Перрашском вокзале, я дожидался поезда на Камаргу, куда меня послали побеседовать с жителями о возвращении на землю; тут меня в спешке толкнул какой-то тип и бросил:

- Надо смотреть по сторонам! Как... мсье Жюлеп!

Да, снова мой Эмиль. Как его плечо и рука? В полном порядке. Ребятишки? У дедушки с бабушкой. А Розетта?

- О, она работает...

- Как, и оставила детей? А вы еще хотели усыновить испанского ребенка...

Он бросил на меня такой же странный взгляд, как и Ивонна.

- В такие времена, как сейчас, у людей нет возможности заниматься даже своими собственными ребятишками...

Он не стал распространяться о том, чем занимается он сам. Я спросил, что слышно о шурине. Он отвечал мне как-то уклончиво.

Поезд его уже отходил.