Встретились, поговорили   ::   Довлатов Сергей Донатович

Лиза:

– Рынок? Некрасовский или Кузнечный?

Головкер улыбается:

– Я говорю о рынке сбыта…

Вечером Лиза сидит у него в гостинице. Головкер снимает трубку:

– Шампанского.

Затем:

– Ты полистай журналы, я должен сделать несколько звонков. Хэлло, мистер Беляефф! Головкер спикинг. Представитель «Дорал эдженси»…

Шампанское выпито. Лиза спрашивает:

– Мне остаться?

Он – мягко:

– Не стоит. В этой пуританской стране…

Лиза перебивает его:

– Ты меня больше не любишь?

Головкер:

– Не спрашивай меня об этом. Слишком поздно…

Вот они идут по набережной. Заходят в Эрмитаж. Разглядывают полотна итальянцев. Головкер произносит:

– Я бы купил этого зеленоватого Тинторетто. Надо спросить – может, у большевиков есть что-то для продажи?..

Мысли о встрече с женой не покидали Головкера. Это было странно. Все должно быть иначе. Первые годы человек тоскует о близких. Потом начинает медленно их забывать. И наконец остаются лишь контуры воспоминаний. Расплывчатые контуры на горизонте памяти, и все.

У Головкера все было по-другому. Сначала он не вспоминал про Лизу. Затем стал изредка подумывать о ней. И наконец стал думать о бывшей жене постоянно. С волнением, которое его удивляло. Которое пугало его самого.

Причем не о любви задумывался Головкер. И не о раскаянии бывшей жены своей. Головкер думал о торжестве справедливости, логики и порядка.

Вот он идет по Невскому. Заходит в кооперативный ресторан. Оглядывается. Пробегает глазами меню. Затем негромко произносит:

– Пошли отсюда!

И все. «Пошли отсюда». И больше ни единого слова…

Мысль о России становилась неотступной. Воображаемые картины следовали одна за другой. Целая череда эмоций представлялась Головкеру: удивление, раздражение, снисходительность. Ему четко слышались отдельные фразы на каждом этапе. Например – у фасада какого-то случайного здания:

– Пардон, что означает – «Гипровторчермет»?

Или – в случае какого-то бытового неудобства:

– Большевики меня поистине умиляют.

Или – за чтением меню:

– Цены, я так полагаю, указаны в рублях?

Или – когда речь зайдет о нынешнем правительстве:

– Надеюсь, Горбачев хотя бы циник. Идеалист у власти – это катастрофа.

Или – если разговор пойдет об Америке:

– Америка не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире.

Или – реплика в абстрактном духе. На случай, если произойдет что-то удивительное:

– Фантастика! Непременно расскажу об этом моему дружку Филу Керри…

У него были заготовлены реплики для всевозможных обстоятельств. Выходя из приличного ресторана, Головкер скажет:

– Это уже не хамство. Однако все еще не сервис.

Выходя из плохого, заметит:

– Такого я не припомню даже в Шанхае…

Головкер вечно что-то бормотал, жестикулировал, смеялся. Путал английские и русские слова. Вдруг становился задумчивым и молчаливым. Много курил.

И вот он понял – надо ехать. Просто заказать себе визу и купить билет. Обойдется эта затея в четыре тысячи долларов. Включая стоимость билетов, гостиницу, подарки и непредвиденные расходы.

Времена сейчас относительно либеральные. Провокаций быть не должно. Деньги есть.

Оформление документов заняло три недели. Билет он заказал на четырнадцатое сентября. Ходил по магазинам, выбирал подарки.

Выяснилось, что у него совсем мало друзей и знакомых. Родители умерли. Двоюродная сестра жила в Казани. С однокурсниками Головкер не переписывался. Имена одноклассников забыл.

Оставались Лиза с дочкой. Оленьке должно было исполниться тринадцать лет. Головкер не то чтобы любил эту печальную хрупкую девочку. Он к ней привык. Тем более что она, почти единственная в мире, испытывала к нему уважение.

Когда мать ее наказывала, она просила:

– Дядя Боря, купите мне яду…

Головкер привязался к девочке. Ведь материнская и отцовская любовь – совершенно разные. У матери это прежде всего – кровное чувство.