Хазарула   ::   Думбадзе Нодар

Вон дерева никак не срубить: ему, видишь ли, жалко. Больше тебе скажу: стал он было на позапрошлый Новый год свинью резать - еле поймали ее в этом году в Интабуети, нож в горле так и торчит! Да разве дело это?! - сетовала бабушка.

- Правду она говорит, бичо? - спросил Анания.

- Правду, дядя Анания. Только ты мне зря наставлений не читай, все равно не срублю Хазарулу, - заявил я.

- Жалко стало, бичо?

- А разве не жалко?

- Ну и черт с тобой, жалостливым! Налей мне еще стакан, калбатоно Дареджан, и завтра твоя Хазарула ни свет ни заря будет валяться на земле. Сам со всем и управлюсь - завтра: нынче мне недосуг.

Бабушка налила ему вина. Он выпил.

- Калбатоно Дареджан, у тебя случайно закусить не найдется? - как бы между прочим спросил он.

- А кол на закуску не хочешь, батоно Анания? - ехидно спросила бабушка.

Анания молча вышел со двора и медленно двинулся вверх по проселку.

- Эй, батоно Анания, куда тебя понесло?! - крикнула бабушка. - Ты вроде вниз собирался?

- Да, были внизу у меня кое-какие дела, калбатоно Дареджан, признался Анания. - Но чтоб так зацвела лоза у нашего председателя, как я гожусь теперь в дело...

Он махнул рукой.

- Ну, тогда, батоно Анания, уважь меня, старуху, обопрись лучше на плетень Шакроиа, - попросила бабушка. - Мой и так еле дышит.

Анания переметнулся через проселок и повис на изгороди Шакроиа Микаберидзе. Он шагнул было дальше, но вдруг оглянулся.

- Эй, бичо! - позвал он меня. - Значит, говоришь, видит твоя Хазарула?.. Ах, чтоб тебе... До Хазарулы ли тут, - хихикнул Анания, - я и сам ни черта не вижу...

И, шатаясь, побрел вдоль изгороди.

А прав-то был я. Все видело и все слышало безмолвно стоявшее нагое дерево. До полуночи думала Хазарула. А в полночь стиснула свое сердце и подобрала корни... Оплетенный корнями ее квеври содрогнулся. Почуяла это Хазарула, крепче прежнего сжала корни... Прогнули вмятины глиняные бока, но кувшин остался цел. Снова сжала Хазарула корни, и первая трещина рассекла кувшин. Красная жидкость лениво засочилась из него, орошая долгие корни Хазарулы. Страшная дрожь пробежала по всему телу ее... Но со временем дрожь эта обернулась неведомым сладким трепетом. Обреченная и жаждущая, приникла она к кувшину, и красная жидкость потоком хлынула по ее корневищам. А она все впитывала в себя это красное чудо, вот уже без малого семьдесят лет таившееся меж ее корнями: и все эти годы она, ничего не зная о том, любовно окутывала его сетью животворных подземных побегов... О, как она укрывала и берегла его!.. Красная жидкость нескончаемым потоком струилась из лопнувшего квеври... И Хазарула все сильнее сжимала кувшин, жадно упиваясь неиссякающей диковинной влагой. Тело ее, сотрясаемое дивной радостной дрожью, наполнялось теплом и радостью. А она пила и пила, позабыв обо всем на свете... Наконец захмелела, и мир стал светлее!

Свершилось чудо!.. До дна опустел кувшин, последнюю каплю выпила Хазарула, и вдруг ей открылась, стала ясна тайна человека и секрет этой странной жидкости... Нет, она теперь не дивилась ни тому, что люди, бывало, обнимались, целовались, плакали с мисками в руках, ни тому, что они гнались друг за другом и ссорились, смеялись, пели песни, держась за руки, и плясали вокруг нее, Хазарулы, ни тому, что с таким усердием мыли квеври и потом благоговейно наполняли его этой удивительной влагой. Все, все поняла Хазарула, и тут ей самой захотелось до смерти петь, обниматься, целоваться и плакать, бегать, плясать... Но как было ей совершить все это? Бедная Хазарула, ведь она оставалась деревом, не человеком. И она сделала что могла - до утра качалась и гудела Хазарула. А утром... Утром почувствовала глухой удар, обрушившийся на ее бок. Но боли не испытала; нет, ей не было больно, и потому она оставила этот удар без внимания...