Хлебоед   ::   Злотин Григорий

Перековав мечи на орала, доблестные сыны Атиллы пекутся о нашем благе," -- вещал то и дело прерываемый рукоплесканиями сдобный масляный баритон. "Их неусыпное попеченье о росте выпечки печенья воздается сторицей. Если урожай яровых последнего догуннского года был всего лишь сам-друг, то урожай яровых-зерновых прошлого года был сам-шест, а урожай яровых-зерновых-колосовых будущего года будет уже сам-десят..." Из раструба вновь послышались рукоплескания. "Двадцать пять новейших германских пароходов стоят под погрузкой в виндавской гавани, чтобы принять купленный заграницей груз рогаликов и чайной соломки..." Рукоплескания, бравурный марш.

... Содрогаясь от нестерпимого желания, Лаубе плелся по улице. До департамента, где он служил, оставалось еще не менее десяти кварталов. Сверкая всеми своими выпуклостями, с рекламного плаката на него развратно напирала лоснящаяся хала-плетенка в яичной глазури. Неподалеку огромный мельнично-пекарный концерн "Филиппофф", филиал петербургской фирмы, расхваливал приезжим свои бесчисленные изделия: сайки, сушки, слойки, сметанники, сочни, баранки, бублики, бисквиты, беляши, печенье, пончики, пельмени, пышки, пампушники, профитроли, полосочки с повидлом, колечки с орешками, струдели с яблоками и ревенем, тарталетки с кремом, малороссийский хворост, вафли, хрустящие хлебцы (так как слово "хлеб" было запрещено, то они были названы в объявлении "хрустящими штучками"), корзиночки, кексы, коржики, кнедлики, крутоны, круассоны, рулеты, расстегаи, рожки, ром-бабы, вареники, галушки, хачапури, шарлотки, чуреки, чебуреки, флан...

Мимо не спеша проходила группа высокопоставленных чиновников ратуши: все на хорошем счету у гуннов и с правом поездки за границу. "Да-с, Франц Ксаверьевич, тосканская пицца не в пример лучше ломбардской, здесь Вы правы," -- вальяжно разглагольствовал тучный господин, попыхивая сигарой. "Но вот в рассуждение претцелей позвольте Вам поставить запятую..."

И вдруг какой-то рычажок соскочил в голове у Эдуарда Николаевича. Вся благоприобретенная за десятилетия неволи осторожность полетела к черту. Лаубе побелел, губы его затряслись, и на них показалась пена. "Хлеба! Хлеба хочу!!" -- завизжал он во всю мощь своих легких и ринулся вдоль по улице, бешено вращая глазами и расталкивая пешеходов. Послышались крики, прохожие в ужасе кинулись врассыпную. На бегу Лаубе подцепил чью-то трость и уже налаживался было ею в ближайшую витрину, за которой хищно блестели трехэтажные кремовые торты, но из подворотни выскочил гуннский патруль, Лаубе мигом взяли под локти и увели.

***

"Хлеба дайте! Хлеба! Сатрапы! Палачи! Булок хочу!" -- орал, отчаянно извиваясь, крепко привязанный к стулу Эдуард Николаевич. Куда подевалось его милое дворянское воспитание, его университетский лоск? Сейчас он вел себя, словно озверевший мужик времен, теперь уже далеких, хлебных бунтов.

"Вовсе не нушно такк волнофаться," -- раздался спокойный голос, и, замолчав от удивления, Эдуард Николаевич увидел, что перед ним стоит гуннский офицер с серебряными рунами майора. "Сачем ше такк? Фитрины бить совсем уж нехорошо, та и у костей столицы мошет слошиться превратное впечатление." От неожиданности Лаубе лишился дара речи и только смотрел, как гунн отворил в стене сейф и выдвинул ящик, накрытый чистой льняной салфеткой.

"Вам угодно хлеба?" -- учтиво проговорил майор с легким акцентом. "Извольте-с." Он откинул салфетку. Под ней оказалась ароматная буханка свежего ржаного хлеба. Офицер достал перочинный нож, отрезал горбушку и предложил Лаубе. "Э-э..." замычал совершенно оторопевший Эдуард Николаевич. "Простите," -- смутился гунн, "я совсем сапыл." Он махнул солдатам, и Лаубе развязали.