Хмельницкий. Книга третья   ::   Ле Иван

На груди у него, на длиннополом темно-фиалковом камзоле, болтались на черном шнурке очки, которыми герцог, очевидно, только что пользовался. Он ведь человек государственный, а сейчас такое тревожное время — война в Европе, в которую теперь втянулась и Франция. Оглядывая с ног до головы этих действительно интересных воинов, герцог по привычке сначала направился к столу, затем левой рукой провел по седеющим волосам и тут же направился к странным «парламентерам». Он, казалось, подкрадывался к ним, прислушиваясь к шороху ковров под своими ногами.

— Парламентеры? — спросил, остановившись в двух шагах от Кривоноса и Стенпчанского. На боку у них висели только сабли. Но все же вооружены! А лица… мужественные, суровые! Что им нужно от герцога, когда они, очевидно, берут все, что захотят, не спрашивая согласия? Высматривают, шпионят?..

— Да, ваша светлость! Мы не желаем больше воевать и просим убежища у милостивых амстердамских господ… — начал Максим и смутился.

Герцог улыбнулся, услышав «просим убежища». Улыбнулись и сопровождавшие парламентеров воины, считая улыбку властелина хорошим признаком. А он вдруг, словно уязвленный таким панибратством, заорал:

— Воины польского короля, иезуиты?

— Да нет! Мы…

— Обезоружить и… в карцер! Как военнопленных, — вспылил герцог, чем-то неожиданно возмущенный. Неужели только потому, что он принял их за бесстрашных гусар, воинов злого иезуита польского короля!..

Резко повернулся и скрылся за дверью, на ходу подхватывая очки, висевшие на шнурке.

Бдительные карабинеры, доставившие лисовчиков, словно только и ждали этой команды. Сам офицер, точно изголодавшийся пес, тут же набросился на Кривоноса. Вмиг сорвал с него ремень с саблей и в спешке уронил ее на пол. А карабинеры уже связывали Кривоносу руки за спиной, чуть было не свалив его с ног. Именно Кривоноса они считали атаманом этого опасного польского отряда.

— В чем дело? — в недоумении воскликнул Стенпчанский, пятясь назад.

В следующее мгновение, когда карабинеры бросились к Стенпчанскому, он молниеносно выхватил из ножен палаш и грозно взмахнул им. Тяжелый, как у крестоносцев, и острый, как сабля. Карабинеры отскочили в сторону. А в это время крикнул связанный Кривонос:

— Что ты делаешь, безумец?! Беги скорее к хлопцам, покуда голова цела!

Когда Стенпчанский стремительно выбежал из последних дверей во двор, то прежде всего увидел Вовгура с оголенной саблей в руке и художника Рембрандта с листами бумаги и толстыми угольными карандашами. Рембрандт, опершись спиной на коновязь, торопливо рисовал Вовгура. Он спешил воспользоваться светом заходящего солнца. Отдохнувший конь Вовгура, почувствовав отпущенные поводья, вставал на дыбы и бил ногами землю.

— Измена, пан Вовгур! Пана Максима опозорили, связали!.. — крикнул Стенпчанский.

Миг — и он был уже на своем ретивом коне. Словно плененный этой картиной, оживился и Рембрандт. Он быстро водил карандашом по бумаге, делая набросок. И только выстрел, раздавшийся на крыльце герцогского дворца, словно разбудил очарованного художника. Оторвавшись от мольберта, он увидел только хвосты коней с двумя всадниками. Минуя охрану у ворот, казаки, подстегивая отдохнувших жеребцов, изо всех сил понеслись прямо на забор!

Захватывающее зрелище этой бешеной скачки будто парализовало не только художника, но и карабинеров. С какой стремительностью кони перескочили через забор, какие бесстрашные всадники управляли ими! Только тогда, когда беглецы скрылись за углом улицы, карабинеры бросились к своим лошадям.

— Сможет ли пан Вовгур один поднять наших, покуда я буду задерживать карабинеров? — переводя дух, спросил Стенпчанский.

— Смогу! И вместе с ними скакать прямо во дворец или как? — торопливо уточнял Вовгур, не останавливаясь.