Заговор францисканцев   ::   Сэк Джон

Все чувства словно уходили в темную ночь, зовя душу следовать за ними, и поскорей. В уме он перефразировал строчку из известной поэмы: «Распрощавшись с друзьями, вступил я в осень Ла Верны ». Он едва коснулся еды, когда слуги принялись убирать со столов.

Амата осталась за столом и тогда, когда гости разошлись по постелям.

– Конрад, – тихо сказала она, – раз уж тебе не хочется есть, мы можем теперь навестить Розанну. Но прежде чем попрощаться, я хочу, чтобы ты обещал, что утром не сбежишь, не сказав никому ни слова.

– Обещаю, Аматина, – кивнул он и добавил: – Надеюсь, придет день, когда Бог направит мои стопы, но пока я ничего не вижу для себя дальше Л а Верны.

Он знал, что должен сказать еще что-то, но не мог найти нужных слов.

– Я буду скучать по вас, ужасно скучать, но разлука будет легче оттого, что я знаю: вы наконец живете в мире, как желала вам донна Джакома.

Впрочем, он подозревал, что на деле расставание будет тяжелее, чем на словах. Прощание с Аматой могло оказаться таким же мучительным, как то, что предстояло ему сейчас.

Он не противился, когда она взяла его за руку и повела в комнату, где он когда-то сидел над рукописями. У дверей она шепнула: «Меня ждет Орфео», – и тактично удалилась.

От горевшего в углу огня тянулась наверх, к дымоходу, тонкая струйка дыма – совсем как ему помнилось, но женщина, лежавшая на низком матрасе, дышала без боли. Она приоткрыла глаза, моргнула при виде возникшего в дверях пришельца.

– Это я, Конрад, – сказал он.

Оранжевые отблески огня отразились в каплях влаги, выступивших у нее на глазах.

– Что они с тобой сделали, друг мой? Амата говорила, что ты сильно изменился после тюрьмы, но такое...

Конрад опустился на колени рядом с ней, приложил палец к ее губам:

– Говорят, Бог жестоко обходится с теми, кого любит, – так дети треплют любимые свои игрушки. Мы с тобой, должно быть, очень Им любимы, Розанна.

Он не задумываясь взял ее руку, словно им снова было по десять лет – и поразился естественности этого движения.

– Амата сказала, ты ждала меня.

Она отвернула голову, уставила взгляд на струйку дыма.

– Я хотела, чтобы ты помолился за мою душу и за мужа и детей, остающихся без меня. Я знаю, что со мной кончено, Конрад.

Пожатие ее пальцев было таким слабым, что Конрад едва ощутил его.

– И еще я хочу сделать признание, – добавила она. Конрад выпустил ее руку и выпрямился. Розанна тихо рассмеялась:

– Нет, нет, я уже исповедалась священнику в Анконе, на случай, если не перенесу дороги. Тебе я хочу признаться только как другу. Пожалуйста, возьми меня снова за руку.

Он послушался, но теперь не без смущения.

– Все годы моего брака с сиором Квинто, – продолжала Розанна, – я любила другого. Ты удивлен?

У Конрада на миг прервалось дыхание. Не будь она так больна, он бы снова выронил ее руку. Хоть она и отказалась от формальной исповеди, в нем пробудился суровый исповедник:

– Ты любила его в плотском смысле? – спросил он и в ужасе стал ждать ответа.

Розанна опять тихонько хихикнула.

– Только в девических грезах, а теперь – в мечтах зрелой матроны. И я думаю, он самый что ни на есть наивный олух, раз до сих пор ни о чем не догадался.

– Ты знала его еще девочкой? Отчего же не открыла своего чувства, чем выходить замуж за чужого?

– Ты ведь знаешь, что дочерям в таких делах не дают выбора, Конрад. О, я открылась в любви к нему перед своими родителями, в тот вечер, когда они сказали, что хотят выдать меня за Квинто. Я устроила страшный шум, отбивалась, как могла, и клялась, что выйду замуж только... за тебя. Почему, ты думаешь, тебя так поспешно спровадили к братьям?

Матрас зашуршал, она пыталась повернуться к нему.

– А посмотри, как все кончилось. Две рваные тряпичные куклы – а ведь могли быть счастливейшей парой на свете.