Закрытые ставни   ::   Корсунов Николай

"

Вот тут я и испекся, отделенный! Тут я и втюрился!

В горнице лежит на неразобранной кровати молодая женщина, упершись локотком в подушку. Читает книгу. Ноги укрыты шелковой татарской шалью с кистями, по зеленому полю - алые цветы. По правде говоря, вначале ее лицо не показалось мне: чуть, знаешь, широковатое тоже, как у меня, курносое, волосы распущены по плечам. Но глаза, отделенный, но глаза! Ей-богу, что-то м-м... неземное. Огромные, с каким-то зеленоватым, сжигающим огнем. И я сказал себе: готов, голубь, тут ты и спалишь свои крылышки!

Она достала паспорта, положила передо мной, я стал записывать. Наталья Владимировна Старцева... Василий Николаевич Старцев... Год рождения 1924-й... Как и у меня! Понимаешь? На фотокарточке в паспорте Василий Николаевич ничего, симпатичный...

Записал, можно уходить, а у меня - ну никакого желания. Мямлю всякое-разное, спрашиваю, где работает он, она. Наталья так, знаешь, улыбнулась: "Это нужно для списков?" Я сразу же стал прощаться. Она накинула на себя пальтецо, шаленку, вышла проводить. Знаешь, какое желание было в темных сенцах? Обнять да губами в губы... А потом - хоть под танк с гранатой! Она вроде как почувствовала, шастнула первой на крыльцо.

"А этого мы записали? - хрипло спрашиваю я во дворе и киваю на голубятника. - Или ему еще нет восемнадцати?"

По-моему, она смутилась, лицо - в сторону: "Это мой муж".

Наталья пошла к нему, а я к калитке. Возле калитки не утерпел, оглянулся. Василий мельком взглянул на жену, опять задрал голову к небу. Спросил через минуту, пожалуй: "Кто?" - Голос у него был удивительно высокий. - "Агитатор... Списки избирателей уточняет..."

"Красиво ходят", - повел он подбородком на стаю, кружившую в солнечном холодном небе.

"Красиво", - сказала она, видимо совершенно забыв о моем существовании. И я ушел.

- Да-а-а, - задумчиво протянул отделенный. - А у меня уж сын в школу пойдет...

Он хотел еще что-то добавить, наверное, собирался похвалиться каракулями сынишки, отделенный уж раз двадцать тем письмом хвастался. Не успел. Немцы начали артобстрел. Таким огнем навалились, в воздухе так запахло железом - ни разу Алексей не нюхал подобного. Они упали на дно окопа, прижавшись друг к другу. И тут начало их трясти, подкидывать, по спинам комьями земли бухать. Сколько времени месили фрицы передовую, неизвестно. При артналете или бомбежке, когда душа с телом ежеминутно расстается, время кажется нескончаемым. Последним снарядом фашистские артиллеристы достали-таки и их с отделенным: вместе со стеной окопа их взнесло ввысь и шваркнуло оземь. Алексею на мгновение причудилось, что собственная голова сорвалась с плеч и покатилась в сторону. Но это была каска. Сквозь оседавший сизо-пыльный прах увидел отделенного: лежит навзничь, а из виска осколок торчит, блестя зернистым изломом.

- А-а-а!.. - дико заорал Алексей, вскакивая навстречу ринувшимся к окопам немцам. Вдавив в плечо приклад ручного пулемета, опорожнял магазин за магазином. Отдача била в плечо, трясла всего Алексея, из ноги через обмотку цедилась кровь, а он не чуял ни боли, ни страха, в нем орала, вопила ярость, и он строчил, строчил, отбрасывая пустые диски, как вымолоченные подсолнухи.

А сзади кто-то с отчаянием, со слезами кричал:

- Да остановите вы его!..

Его тряхнули за плечи так, что отлетел в сторону "дегтярь", а сам он сел.

Тряс башкой, ничего не понимая: где он, что с ним?

Ах да, общежитие... Под потолком горит лампочка. На тумбочке стригут время черные стрелки круглого будильника - третий час ночи. С коек напротив с ужасом взирают на него глаза сопляшни-студентиков, пришедших в техникум после семилетки. А над ним склонился и держит за плечи восемнадцатилетний увалень Петька.

- Что? Чего? Опять?

Перепуганный Петька трясет подбородком, ничего не может ответить.