Записки самоубийцы   ::   Расул-заде Натиг

- самоубийца имярек, натура импульсивная, движимая под влиянием минутных чувств, подверженная нервным срывам, вполне мог лишить себя жизни, исходя из чего судебная экспертиза признает, что вполне мог иметь место факт самоубийства". Ну, и так далее. В дальнейшем толстая записная книжка, или, как ее уже назвали блестящие стилисты из органов правосудия - записки самоубийцы, бесследно исчезнут из папки с документами и протоколами опросов по данному делу. Но это уже мало кого будет волновать. Дело срочно вдруг потребуется закрыть. А кроме убитой горем, старой, больной матери и старшего брата, жившего в другом городе и, узнав о несчастье, приехавшего всего лишь на три дня, у самоубийцы никого не будет, кто бы мог потребовать более тщательного и скрупулезного, а попросту - более объективного и добросовестного рассмотрения дела. Правда, в самом конце следствия, когда следователь по этому, столь простому делу, уже собирался сам, без указания начальства, закрывать дело, обнаружился вдруг старый школьный товарищ убитого; прибежал взволнованный, весь потный, сам, естественно, без вызова, отыскал следователя, ведшего дело и стал горячо, в основном напирая на свои чувства доказывать, что его школьный товарищ ни за что не совершил бы самоубийства, что это сильный и мужественный человек, попавший в беду, что надо серьезнее рассмотреть все это и начать следствие сначала. Его, конечно пользуясь его же излишней горячностью и абсолютным незнанием судебного крючкотворства и юридической бумажной волокиты, тут же, без промедления подняли на смех и посоветовали изучать получше человеческую психологию, а не полагаться только на свои ощущения в таком тонком деле, как человековедение, хоть такого дела вовсе и нет. Просто видимо, его решили попугать терминами и непонятными словами, которые, кстати, в разговоре с ним, на него высыпали в достаточном количестве, чтобы он больше здесь не появлялся, и не морочил людям голову. Он и ушел, совершенно подавленный. На том вся эта история самоубийства и закончилась, будто, теперь уже абсолютно никому не нужная история болезни умершего человека.

А вскоре наступит лето, солнце ошалелое, жаркое, как в агонии, будет поливать все кругом беспощадными лучами, будто стремясь выжечь все живое в городе. Жара станет расползаться по улицам, словно огненная лава, и люди, встречаясь будут первым делом жаловаться друг другу на жару, на изнуряющую, обессиливающую жару. Но в одну из душных ночей вдруг грянет гроза с проливным дождем, потоки воды отвесно упадут на город, по улицам потекут мощные ручьи, смывая на своем пути всю старую пыль и грязь, а дождь все будет лить и лить, всю ночь, и день, и еще ночь, превнося во все кругом дыхание долгожданной свежести и прохлады; потом дождь закончится, тихо успокаиваясь, перестанет к утру, а свежесть и прохлада останутся; и люди, проснувшись поутру, еще долго будут слышать шум дождя и грозы, застрявшие у них в ушах, и выглянув из окон, увидят улицы, умытые потоками воды, улицы и дома, и все кругом - вроде бы то же самое, что и до грозы, но в то же время в чем-то неуловимо изменившееся, как бывает, когда счастливые изменения происходят внутри человека, в душе его; и тогда, может, не совсем осознанно они поверят, почувствуют нутром своим: что бы там ни было, но все же добра на свете больше, чем зла, потому что каждый из этих людей вдруг поймет, что, в сущности, он - человек добрый, хоть и редко, а может, и никогда об этом не задумывался. Храни вас бог.