Завещание Афанасия Ивановича   ::   Толстой Алексей Николаевич

Уж, конечно, не из-за того, что жизнь не дорога: жизнь нам тогда, может, еще дороже казалась, - а дороже жизни картинно стать: стреляй, не моргну... Ну, и спирт тут, само собой, имел действие...

Он вдруг перегнулся с балкона и крикнул:

- Афанасий Иванович!

Но за гулом толпы голос его не долетел до того, кого он звал: в толпе двигался кряжистый человек без картуза, русоволосый, причесанный на пробор. Он шел с портфелем, тяжело ступая. Коричневый френч его с двумя орденами Красного Знамени был расстегнут. Горбоносое красивое лицо с подстриженными усами казалось лениво-мрачным. Вот кто-то поклонился ему он поднял стальные страшноватые глаза, ответил без улыбки на поклон. Остановился у газетного киоска, и плечи его, казалось, заслонили и продавца, и киоск...

- Э, жалко - не слышит... Знаете, кто такой? Афанасий Иванович. Ну да, сам Афанасий Иванович...

Тогда сидевший за пальмовым листом живо обернулся, чтобы посмотреть на этого легендарного человека... Так было бы, если кому-нибудь вдруг указали на улице: "Смотри-ка, вон с портфелем идет, рябоватый, - так то Степан Тимофеевич Разин..." Купив газету, Афанасий Иванович повернул за угол и скрылся в толпе...

- Служит сейчас в деткомиссии. Сильный человек - командовал Железной дивизией, сам много раз рубился в конных боях, теперь вихрястых чертенят вытаскивает за вихры прямо-таки из-под вагонов, многих прямо-таки спас, в люди вывел... А все-таки не могу привыкнуть: Афанасий Иванович - и с портфелем... Да... А скольких уж и нет среди нас...

Рассказчик на минуту поник головой, перебирая в памяти погибших командиров, убитых товарищей... В вечернем сумраке, спускающемся на город, они прошли перед его взором суровой вереницей...

- Спросите, многие ли помнят товарищей Подтелкова и Кривошлыкова? А это были несокрушимые революционеры. В самом начале, - не забудьте восемнадцатый год, когда советское дело висело на паутине, у нас на юге в него почти никто и не верил, - подняли они казацкую бедноту. А беднота наша кругом в долгу, как в шелку, у богатых станичников, и этой кабале конца не видно. Многие пошли за ними. Пошумели в станичных советах. Но продержались мы недолго: Ростов заняли немцы, в Новочеркасске станичники посадили атаманом Краснова, блестящего кавалера и личного друга императора Вильгельма. За это обстоятельство ему, главное, и дали пернач. На Кубани победоносно шел Деникин. Коммунары - кто убит, кто сел в подполье, кто бежал на Терек. Остался один председатель ревкома товарищ Подтелков... да с ним секретарь Кривошлыков, да нас, верных казаков, сто сабель. Подтелков повел нас в степи - поднимать станицы, - была надежда, что не все же казачество продало волю за немецкий порядок и генеральскую власть.

Помню, вошли мы - отряд в сто сабель - в станицу Краснокитскую. Казаки, - донес нам разведчик, - все в степи, на работах; по хатам - одни старики, казачки да дети. Сначала, - завидели наш отряд, - стали выбегать из хат кто с косой, кто с вилами... А мы подходим против солнца. Кривошлыкова трясла лихорадка, везли его на тачанке. Входим в станицу. Смотрят на нас дико, молчат. Подтелков, - видали его фотографию? высокий, худощавый, с длинными усами, - говорит с коня: "Станичники, здравствуйте! Что смотрите волками? Свои, чай, не кадеты. Пустите нас на постой. Утром устроим митинг". Старики посовещались, говорят: "Пустим, если заплатишь за постой. Тогда - слезай"... Не понравился мне, помню, один: взъерошенный весь, стоит с пешней, старик, черный лицом, как земля, глядит дико... Мы спешились, убрали коней, пошли по хатам. А еще не совсем темно, и - гляжу - на буграх мелькают всадники. Я подошел к Подтелкову и говорю: "Товарищ, не нравится мне здесь, как бы не вышло чего злого". Он смеется. "Злее смерти ничего не будет, а идти нам некуда, кони устали: если у них здесь засада - все равно в степи догонят".

Выставили охранение. Поужинали. Легли спать.