Желтый песочек   ::   Быков Василь

Сердце его сильно билось в груди, было как-то не по себе за свой непутевый, нищенский вид, особенно перед этими чистенькими молодыми хлопцами в военном, которые теперь с особым вниманием уставились на него. Автух торопливо поднялся и уныло потопал к яме, стараясь задушить в себе обиду: почему меня первого? Разве я самый опасный враг?

— Ну, крестись, — уже тише, без прежней злости в голосе сказал Костиков.

Автух, боясь не успеть, торопливо перекрестился — по-православному, справа налево. И стал ждать.

— На колени!

На самом краю ямы он послушно опустился на колени. Тронутый лаптями желтый песок посыпался вниз, и Автух испугался, что свалится туда раньше времени. Но не свалился, только закрыл глаза и ждал.

— Это не страшно, — сказал сзади чекист и лязгнул затвором пистолета, дослав первый патрон.

Только Автух глянул в бездну глубокой ямы, как выстрела уже не услышал. Казалось, яма сама бросилась навстречу и навсегда обняла его песчаной своей глубиной.

— Так! Один есть! — бросил помкоменданта и пошел к машине.

Его работа началась, он делал ее привычно и точно, как и каждый день.

Снова в машине все замерли, притихли, ожидая, кого он позовет следующим. И тогда он увидел или, может, припомнил Зайковского, который теперь молча подпирал заднюю стенку будки.

— А ну ты, бандюга!

Пригнувшись, Зайковский рванулся к двери, решительно выскочил из машины.

— Руки назад! Назад руки!!!

— Куда назад? Вот, сломано, не видишь?

— Я тебе сейчас и другую сломаю! — дернул его за рукав пиджака Костиков.

Зайковский, однако, уклонился.

— Не хватай! Поручено — стреляй! Но без рук!

— Ах ты, бандюга!

— Я не бандюга! Я более политический, чем вы все, вместе взятые!

— Вот как!

— Вот так!

— Ну, пошли, — немного спокойнее сказал Костиков, показывая пистолетом в сторону ямы.

Бойцы, стоявшие вблизи, подняли штыки. Наверно, такое они слышали не каждый день.

— Ты это вот что! — вдруг остановился Зайковский. — Будут самого расстреливать, так чтоб не в этой яме. Чтобы нам не смердел.

— Ах ты говно! — вызверился Костиков и выстрелил Зайковскому в грудь — раз, второй, третий.

Тот неуклюже повалился на рассыпанный возле ямы песок. Под его телом начала расплываться кровавая лужа.

— Будет мне еще угрожать… Угрожать мне! — не мог успокоиться Костиков.

Злые слова расстрелянного чем-то задели чекиста. Он немного постоял с пистолетом в руке, наблюдая, как вздрагивает в последних конвульсиях большое тело бандита. Откинутая в сторону здоровая рука Зайковского сгребла пучок мокрой травы, но не вырвала. Пальцы медленно разжались…

Почти спокойное сначала настроение Костикова стало заметно портиться. Привычный процесс приведения в исполнение приговора явно нарушался, и причиной был этот московский бандит. Со своими белорусскими врагами народа Костиков не имел особых хлопот, они всегда были послушными и у ямы вели себя, как овечки. Тюрьма, долгие месяцы допросов, суд ломали их окончательно, и расстреливать таких было даже скучно. Некоторые, правда, особенно из числа партийцев, перед смертью кричали: «Да здравствует Сталин!», или коммунизм, или мировая революция, хитро рассчитывая, наверно, на его снисхождение. Он не возражал: пусть здравствуют, если им этого хочется, и вгонял очередную пулю в очередной затылок. Уж он насмотрелся разных этих затылков: черных и рыжих, гладких и кучерявых, с серебристой сединой и совсем голых, облысевших. И никто ни разу не оскорбил его, не выругал даже, — вот что такое политически сознательный материал, не то что эта уголовная приблуда.

— Выходите два сразу! — громко скомандовал Костиков. — Ты, белогвардеец, и ты, сраный поэт! Живо!

Феликс Гром послушно выскочил из машины и остановился, ожидая напарника. Валерьянов ослабело и неуклюже стал вылезать из будки — повернулся на живот, дотянулся ногами до земли. Выпрямился и дрожащими пальцами стал застегивать пуговицы бобрикового пальто.