Час охотника (Исповедальня)   ::   Хиггинс Джек

– Вам тоже мак, сэр?

– Почему бы и нет?

Она сунула цветок в карман его плаща. Келли мельком взглянул на ее изможденное лицо и про себя выругался. Из внутреннего кармана он достал бумажник и вытащил две фунтовые бумажки. Девочка удивленно уставилась на него, когда он свернул их, сунул в кружку и взял у нее из рук картонную коробку с цветами.

– Иди домой, – произнес он тихо. – Согрейся. Тебе еще рано знать, насколько холоден мир, малышка.

Во взгляде ее читалось смущение и непонимание происходящего. Потом она сорвалась с места и побежала прочь.

– Я сам был тогда на Сомме, – сказал священник. – Однако вот этим людям, – он показал на собравшихся у памятника, – лучше бы все забыть. – Он горестно покачал головой. – Сколько убитых! Я никогда не спрашивал, кто из них католик, а кто протестант.

Он остановился и показал на противоположную сторону улицы. На выцветшей вывеске горела надпись: «Лучший бар Мерфи».

– Ну вот мы и пришли. Что ты собираешься с ними делать?

Взгляд старика упал на картонную коробку с бумажными цветами.

– Бог его знает, – отрешенно бросил Келли.

– Судя по моему опыту, он действительно знает.

Старик вытащил из кармана серебряный портсигар, достал сигарету, однако Келли закурить не предложил. Он выдохнул дым и закашлялся.

– Еще молодым священником я как-то побывал в католической церкви Стадли Констабль в Норфолке. Там меня поразила фреска работы неизвестного средневекового мастера: смерть в черном плаще с капюшоном пришла собирать свою жатву. Сегодня я увидел ее вторично – в моей собственной церкви. Правда, на сей раз она облачилась в фетровую шляпу и старый коричневый плащ... Какой, однако, промозглый ветер.

– Идите домой, святой отец, – мягко сказал Келли. – Сегодня слишком холодно для вас.

– Да, – ответил старик. – Слишком холодно.

Он пошел дальше, оркестр заиграл другой хорал, а Келли поднялся по ступенькам бара Мерфи и толкнул дверь.

Перед ним открылось длинное и узкое помещение с изразцовой печью в углу. В баре стояло несколько столов и стульев чугунного литья, а у стены лавка. Стойка из темного красного дерева с латунной подставкой для ног. Обычная для таких заведений батарея бутылок красовалась перед большим зеркалом в облупленной позолоченной раме. Посетителей не было вообще, а хозяин, массивный, почти совсем лысый человек с оплывшим от жира лицом и пятнами на рубахе без воротника, стоял у пивного крана.

Он взглянул на Келли, потом перевел взор на коробку с цветами.

– У меня уже есть.

– Все мы тут как бумажные цветы в коробке, а? – Келли поставил коробку на стол и прислонился к стойке. – Ну а где же гости?

– На поминальной службе на площади. Ведь это протестантский город, сынок.

– А вы-то откуда знаете, что я не протестант?

– Я двадцать пять лет за стопкой. Поторчал бы тут с половину моего, и ты бы набрался ума. Тебе чего налить?

– "Бушмилло".

Толстяк довольно кивнул и протянул руку за бутылкой.

– Ты, я вижу, человек со вкусом.

– Это вы – Мерфи?

– Именно так меня и зовут. – Он прикурил сигарету. – Ты ведь нездешний.

– Нет. Приехал встретиться здесь с моим другом. Может, вы его знаете?

– Зовут его как?

– Качулейн.

Улыбка сползла с лица Мерфи.

– Качулейн, – пробормотал он.

– Последний из Черных героев.

– Боже мой, какая у вас, молодых, любовь к мелодраме, – пробурчал Мерфи. – Как в дрянном спектакле. Тебя предупредили, чтобы у тебя не было оружия?

– У меня и нет.

– Хорошо. – Мерфи достал из-под стойки дорожную коричневую сумку. – Вон там, напротив, казарма полиции. Каждый день ровно в двенадцать они открывают ворота, чтобы пропустить машину торговца с продуктами. Забрось сумку в машину. Хватит, чтобы разнести полказармы. – Он посмотрел на часы. – Пять минут у тебя есть.