Жили два друга   ::   Семенихин Геннадий Александрович

Хоть винтами своей машины руби…»

– Винтами своей машины, – тихо повторил Демин, сидя возле молчавших ночных телефонов.

Он не сомкнул до рассвета глаз, как и подобало на дежурстве, а утром пошел к своему комэска Степану Прохорову проситься на боевой вылет.

– Ты что, с ума спятил? – добродушно осведомился тот. – Ночь без сна – и в полет! Иди отдыхай.

Но шли бои, жестокие, ответственные, пехота требовала настойчиво: ИЛов, ИЛов, ИЛов. Пришлось Прохорову свое решение изменить. В конце дня, перед самыми сумерками, он получил приказание выслать на штурмовку железнодорожного узла четыре пары «Ильюшиных». В четвертой не хватало ведомого, и когда командиру этой пары, вспыльчивому, отчаянному в бою грузину Чичико Белашвили, Прохоров сказал, что в резерве у него остался один только сменившийся после ночного дежурства старшина Николай Демин, тот беззаботно воскликнул:

– Скажи пожалуйста, какая проблема. Он ведь ночью не чачу пил, а по штабу дежурил. Значит, голова у него ясная. Пусть просвежится парень после отдыха.

Ничего не имею против.

И Николай пошел в свой одиннадцатый боевой вылет.

К тому времени он уже научился с небольшой высоты читать землю, как карту. Неровные лесные массивы и полусожженные улочки фронтовых деревень, узкие изломы дорог и степные балки – все привлекало его внимание.

Над линией фронта – вспышки от артиллерийской перестрелки, у подножия одной высоты чернели остовы сгоревших танков.

На пути к станции фашисты встретили их завесой заградительного огня, но Прохоров умело этот огонь обошел, и четверка, ныряя в разрывах, точно вышла на цель.

Два эшелона разгружались на железнодорожных путях; вслед за своим ведущим Чичико Белашвили Демин сбросил бомбы и обстрелял вагоны из пушек и пулеметов. Отчетливо увидел, как четыре вагона сразу же загорелись.

Прохоров повел четверку назад. Демин шел в строю самым последним. Нет, его не радовал вылет и пожары, оставленные после их атаки на земле. Разве так надо было отомстить за Веру?! Он беспокойно осматривал небо и землю. До линии фронта уже оставалось совсем мало, когда в левую форточку кабины Николай увидел широкое магистральное шоссе, ровное и прямое как стрела.

На несколько километров растянулась на нем вражеская колонна. Это шли резервы к передовой. Шоссе было забито огромными четырехосными немецкими грузовиками, рядами солдат, двигавшихся размеренным шагом по серой асфальтовой полосе к линии фронта.

Строки материнского письма всплыли перед его глазами.

– Мама, ты напутствовала меня лучше любого командира, – прошептал он спекшимися губами, – у нас еще никто так не атаковал. Я буду первым!

Ему представилась сестра Верка, застывшая на виселице, с распухшим лицом, на груди фанерный лист с намалеванной надписью: «Рус партизан» – и он, уже не в силах унять буйной ярости, сделал то, на что не имел в боевом полете права. Без команды старшего бросил машину в отвесное пике. В расчерченной на лобовом стекле сетке прицела увидел быстро надвигающееся шоссе, забитое врагами, и ненависть охватила его. Он разом сбросил две бомбы и дал длинную очередь из пулеметов и пушек. Огненные трассы разорвали пыльный нагретый воздух. Две машины запылали на шоссе, третья, четырехосная, перевернулась и, раскалываясь, полетела под откос. Демин жал на гашетки. Но вот грохот пулеметов и пушек перестал сотрясать корпус штурмовика, и Демин понял – боеприпасы кончились. А лавина фашистских солдат продолжала двигаться к фронту. Гибель трех автомашин не в состоянии была нарушить ритма этого движения. И тогда Демин, сделав вид, что уходит от цели, скользнул за потемневший перед закатом край леса, минуту летел курсом на запад и оттуда зашел в тыл медленно движущейся колонне.

– Сейчас вы получите, гады! Смотри, мама, сколько их поляжет за Верку! – подбадривал он себя.