Жизнь и смерть Эмиля Ажара   ::   Гари Роман

Но, в конце концов, это начинающий автор, и я вовсе не намерен протестовать. Вообще, влияние моего творчества на молодых писателей не оценено критикой в полной мере. Я рад, что вы это поняли...

Прекрасные глаза Лор Буле внимательно изучали

меня. Надеюсь, когда эти строки будут опубликованы, сбудется ее мечта стать выдающейся журна

листкой. На протяжении всего нашего разговора я

был в нее безумно влюблен. Я очень легко привязываюсь.

Не думаю, что мне удалось обмануть ее. Скорее, она из чувства такта пощадила меня...

Потом это посыпалось со всех сторон. Учитель французского на пенсии мсье Гордье отметил, что талисман Момо "зонтик Артур" уже был у Жозетты в "Большой раздевалке"... И что весь Ажар заключен в "Пляске Чингиз-Кона", вплоть до "еврейской ямы", которая играет там такую же роль, как в "Жизни впереди"... И что тот кусок, где Момо отдает свою собаку богатой даме, чтобы собака жила счастливее, чем он сам, это буквальный "рецидив" эпизода из "Большой раздевалки", где Люк отдает собаку американцу, чтобы тот увез ее с собой в сказочную страну изобилия.

Я в очередной раз ответил, что для молодого автора это простительно...

-- Поймите, мсье, это вполне естественно, что писатель моего уровня оказывает влияние на молодых...

Я мог бы привести еще много фрагментов, где совпадения не ускользнули бы от настоящего специалиста. Вплоть до питона Голубчика, который фигурирует под именем Пита Душителя в моей автобиографической повести "Белый пес"... Я подружился с ним в Лос-Анджелесе. Нужно было только одно: читать...

Я не собираюсь заниматься здесь текстологическим анализом собственного творчества -- теперь, спустя столько времени после моей смерти, у меня другие заботы. Мне хочется только сказать о том, что мой сын Диего понял в тринадцать лет, читая "Жизнь впереди": Момо и мадам Роза -- это он и его старая гувернантка-испанка Эухения Мунос Лакаста, которая так же нежно любила его. Со своими больными, изуродованными флебитом ногами она без конца сновала вверх и вниз по лестнице, ведущей из комнат моего сына в мои. Как и мадам Роза, "она заслуживала лифта".

Какими бы разными ни казались "Голубчик" и "Корни неба", обе эти книги -- один и тот же вопль одиночества. "Людям нужны друзья", -- говорит Морель, и то, что Кузен в конце концов отождествляет себя с питоном, беззащитным, по сути дела, существом, объясняется тем, что и в "Корнях неба",

Только благодаря настойчивости мэтра Жизель Алими я поручил Павловичу "отказаться" от премии.

Я глубоко признателен всем своим близким. Ибо их было много -посвященных в тайну и сохранивших ее до конца. Это, прежде всего, Мартин Карре, моя секретарша, которой я диктовал все романы Ажара или отдавал перепечатывать их по рукописям. Это, разумеется, Пьер Мишо и его сын Филипп. Друзья моей юности Рене, Роже и Сильвия Ажид. Джин Сиберг, моя бывшая жена, и ее муж Денис Берри. А также все те, кто, не нарушая, естественно, профессиональной тайны, хранил рукописи и юридические документы: мэтр Шарль-Андре Жюно в Женеве, мэтры Сидней Дэвис и Роберт Ланц в Нью-Йорке, мэтр Арриги, для которого это было одним из последних его дел, и его молодой сотрудник мэтр Репике. Мой сын Диего, который, несмотря на юный возраст, довольствовался тем, что подмигивал мне, когда по телевидению критик из "Лир", не оставив камня на камне от творчества Гари, которого защищала Женвьев Дорманн, вос

кликнул: "Ах! Ажар все-таки несравнимо талантливее!"

Бывали и смешные моменты. Например, когда Павлович потребовал у меня рукописи, чтобы не зависеть от меня, и я дал ему только первые черновые наброски и то, сняв предварительно с них копию, чтобы не зависеть от него. Сцена, когда Джин Сиберг упаковывала вышеупомянутые рукописи, которые я по частям относил в сейф, была достойна пера Куртелина.