Жизнь ненужного человека   ::   Горький Максим

Маленькая, изъеденная ржавчиной, она помещалась над дверью, которая вела куда-то вниз, в тёмную дыру, а перед дверью на тротуаре была яма, с двух сторон ограждённая невысокой железной решёткою. Дом, где помещалась лавка, трёхэтажный, грязно-жёлтый, с облупившеюся штукатуркой. Лицо дома подслеповатое, хитрое, неласковое.

Спустились к двери по каменным ступеням - их было пять, - кузнец снял картуз и осторожно заглянул в лавку.

- Входите! - раздался внятный голос.

Хозяин сидел за столом у окна и пил чай. На голове у него была надета шёлковая чёрная шапочка без козырька.

- Бери стул, крестьянин, садись, выпей чаю. Мальчик, дай стакан, - вон там, на полке...

Хозяин протянул руку в тёмную глубину лавки, Евсей посмотрел туда, но никого не увидел. Тогда хозяин обратился к нему:

- Ну, что же ты! Разве ты не мальчик?

- Не привык ещё! - тихо сказал дядя Пётр. Старик снова взмахнул рукой.

- Вторая полка направо. Хозяина надо понимать с полуслова - такое правило.

Кузнец вздохнул. Евсей нащупал в сумраке посуду и быстро, спотыкаясь о груды книг на полу, подал стакан хозяину.

- Поставь на стол. А блюдечко?

- Ах ты! - воскликнул дядя Пётр. - Как же ты, - блюдечко-то?..

- Нужно очень долго учить его! - сказал хозяин, внушительно взглянув на кузнеца. - Теперь, мальчик, обойди лавку и заметь себе на память, что где лежит...

Евсей почувствовал, как будто в тело его забралось что-то повелительное и властно двигает им, куда хочет. Он съёжился, втянул голову в плечи и, напрягая зрение, стал осматривать лавку, прислушиваясь к словам хозяина. В лавке было прохладно, сумрачно. Узкая, длинная, как могила, она тесно заставлена полками, и на них, туго сжатые, стояли книги. На полу тоже валялись связки книг, в глубине лавки, загромождая заднюю стену, они поднимались грудой почти до потолка. Кроме книг, Евсей нашёл только лестницу, зонт, галоши и белый горшок с отбитой ручкой. Было много пыли, и, должно быть, это от неё исходил тяжёлый запах.

- Я человек одинокий, тихий, и, если он угодит мне, может быть, я его сделаю совершенно счастливым. Всю жизнь я прожил честно и прямоверно; нечестного - не прощаю и, буде что замечу, предам суду. Ибо ныне судят и малолетних, для чего образована тюрьма, именуемая колонией для малолетних преступников - для воришек...

Слова его, серые и тягучие, туго опутывали Евсея, вызывая в нём пугливое желание скорее угодить старику, понравиться ему.

- Прощайся, мальчику надо заняться делом.

Дядя Пётр встал, вздохнув.

- Ну, сирота... вот, значит, живи! Слушайся хозяина... Он горя тебе не захочет - зачем ему это? Не скучай...

- Ладно! - сказал Евсей.

- Надо говорить - хорошо, а не ладно! - поправил хозяин.

- Хорошо! - быстро повторил Евсей.

- Ну, прощай! - положив на плечо ему жёсткую руку, сказал кузнец и, тряхнув племянника, ушёл, точно вдруг испугался чего-то.

Евсей вздрогнул, стиснутый холодной печалью, шагнул к двери и вопросительно остановил круглые глаза на жёлтом лице хозяина. Старик крутил пальцами седой клок на подбородке, глядя на него сверху вниз, и мальчику показалось, что он видит большие, тускло-чёрные глаза. Несколько секунд они стояли так, чего-то ожидая друг от друга, и в груди мальчика трепетно забился ещё неведомый ему страх. Но старик взял с полки книгу и, указывая на обложку пальцем, спросил:

- Это какая цифра?

- 1873, - ответил Евсей, низко опустив голову.

- Так.

Хозяин коснулся сухим пальцем подбородка Евсея.

- Смотри на меня.

Мальчик разогнул шею и торопливо пробормотал, закрыв глаза:

- Дяденька, я всегда буду слушаться... - И замер, ничего не видя.

- Поди сюда...

Старик сидел на стуле, упираясь ладонями в колени. Он снял с головы шапочку и вытирал лысину платком. Очки его съехали на конец носа, он смотрел в лицо Евсея через них. Теперь у него две пары глаз; настоящие маленькие, неподвижные, тёмно-серого цвета, с красными веками.