Жёлтые короли. Записки нью-ёркского таксиста   ::   Лобас Владимир

6



Но однажды к нам в дверь постучалась совсем другая Америка: у меня заболел зуб.

И опять через весь Нью-Йорк в метро, а потом на автобусе я отправился на пятачок, где среди сверкания прожекторных ламп и шкафов с инструментами царил дантист, который с акцентом, с трудом, но еще говорил по-русски. Услышав мою безупречно чистую речь, он попросил меня заплатить вперед за осмотр и рентген, а затем вынес приговор: удалить восемь зубов и поставить два моста .

– А почему это, если болит один зуб, – вскинулся я, – нужно удалять восемь?!

– Потому что они мертвы, – скорбно сказал дантист.

– Но у меня никогда не болели зубы…

– Это беда всех эмигрантов. Перемена образа жизни, пищи, воды – стресс…

Научная дискуссия кончилась.

– А сколько все это будет стоить?

Щелкнул выключатель, и яркий свет, бивший мне в лицо, погас.

– Четыре тысячи восемьсот пятьдесят долларов, – отчеканил дантист, и в глазах у меня потемнело. Я как-то, знаете, не привык еще оперировать – тысячами. Ни в один из месяцев, что я прожил в эмиграции, мой заработок не поднимался до суммы в тысячу долларов.

– Доктор, вас устроит, если я внесу, скажем, пятьсот долларов, а остаток буду выплачивать сотни по три в месяц?

Дантист обиделся:

– Разве я требую у вас всю сумму сразу? Разумеется, я могу подождать: месяц, два. Но я не могу ждать год !



7



По дороге домой на углу Кони-Айленд и Брайтон-Бич авеню под цветастым зонтом, водруженным на новенькую тележку, я увидел будущего миллионера. Он торговал сосисками.

– Ну, как делишки? – спросил я.

– Хорошо, – сказал Миша и добавил: – стыд, Володя, я потерял в Америке уже на другой день! (В Союзе он как-никак числился инженером).

Миша угостил меня горячей сосиской, открыл баночку кокаколы и вдруг спросил:

– Хочешь начать со мной бизнес?

– Смотря какой, – солидно ответил я.

Миша глядел на меня в упор, и я понял, что сейчас он скажет что-то ужасное… Но Миша сопел и молчал. Он запустил руку глубоко в карман своих широченных, советского производства штанов, долго шарил там (видимо, колебался: открываться ли?) и, наконец, решившись, шваркнул о никелированный прилавок тележки желтым, размером с долларовую монетку, кругляшом. На лицевой стороне его я увидел рельефно отчеканенную голову статуи Свободы:

– Володя, мы будем штамповать эту б…!

Он побледнел: в глазах полыхало безумство:

– Это чистое золото!

– Миша, – с тоской сказал я. – Ну, подумай сам: зачем я тебе нужен? В золоте я ничего не смыслю, денег у меня нет.

– Я знаю, знаю, – зашептал Миша. – Но, Володя, у тебя есть – язык!

– Какой «язык»? Я же говорю по-английски в сто раз хуже, чем ты на идиш.

– При чем тут «ты – хуже, я – лучше»? – Миша нервничал и сердился: – Неужели у тебя совсем нет этой жилки? Ты же даже меня не выслушал!

Миша перевернул кругляш, оборотная сторона которого оказалась гладкой, и объяснил, что я держу в своих руках «памятную медаль», которую нам предстоит продавать счастливым родителям новорожденных американцев. Если на гладкой стороне выгравировать имя и дату рождения младенца – какой отец, какая мать устоят перед соблазном иметь на всю жизнь «память»? А сколько детей рождается в Нью-Йорке! И Нью-Йорк это только начало. Короче, он, Миша, берет на себя раввинов и еврейские родильные центры, а мне предстоит действовать в англоязычных сферах: вербовать католических, протестантских и прочих гойских священников, которые, используя свой авторитет, будут активно способствовать сбыту медалей…

– Но с какой стати они станут нам помогать? – удивился я и почувствовал, какую боль способна причинить моя вульгарная наивность:

– Во-ло-дя, они же будут падать в долю!..