1979   ::   Крахт Кристиан

Здешняя библиотека, во всяком случае, была теплого бархатисто-красного оттенка, с небольшой примесью коричневого и лилового.

На одной из стен во втором салоне висел большой портрет шаха в очень простой, красивой раме из эбенового дерева; шах был одет в белую парадную униформу с золотыми эполетами. Рядом, на подставке, освещенная несколькими галогенными светильниками, стояла матово-белая скульптура работы Ганса Арпа2. На противоположной стене, над рядом опять-таки фарфоровых ламп, висело несколько картин Вилли Баумайстера3, располагавшихся в тщательно продуманном порядке. Мне нравился Ганс Арп, нравился Вилли Баумайстер и нравился этот дом, нравился даже шах. Впрочем, такой дом вряд ли мог кому-то не нравиться.

Камердинер, проведя нас через эти два сообщавшихся между собой салона, теперь предложил нам спуститься в сад, указав вытянутой рукой на широкую лестницу, на которую можно было выйти через веранду.

В саду играла легкая музыка и был сооружен импровизированный бар, пахло эфирным маслом и цветами. Я насчитал в общей сложности около восьмидесяти пяти или девяноста гостей. Сад полого спускался вниз. Некоторые мужчины выделялись среди других белоснежными американскими мундирами.

Я заметил одну немецкую художницу, раньше писавшую гигантские картины в стиле фотореализма, репродукции которых часто появлялись в "Квике" и "Штерне". Она носилась между гостей, время от времени останавливаясь, чтобы с кем-нибудь поболтать, и сейчас подлетела к элегантно одетой персиянке обе женщины бросились друг другу на шею. В персиянке я узнал Гугуш, которую видел на конверте Кристоферова диска.

Маленький ручей вытекал из-под куста, змеясь, пересекал лужайку и исчезал где-то в дальнем конце участка, в зарослях терновника. Горели факелы, воткнутые с неравномерными промежутками прямо в газон. Какая-то женщина в голубом платье стояла в саду, в стороне от остальных, и целилась из пневматической винтовки в верхушку дерева. Ее тень подрагивала на траве.

В одном из укромных уголков сада молодой человек с сальными, до плеч, волосами кричал на девушку, что, мол, ей бы не мешало расслабиться, с ее непрошибаемостью далеко не уедешь. Девушка пристыженно смотрела в землю.

Молодой человек был европейцем. Я его однажды уже встречал - много лет назад, когда плавал на яхте по Эгейскому морю. Он тогда на палубе крутил для своих подружек сигареты с гашишем, а позже - когда мы проплывали под бурыми утесами Санторина, - лежа на животе, вычерпывал из серебряной ресторанной вазочки ванильное мороженое, политое драмбуйе.

Я взял себе рюмку армянского коньяка с застеленного белой скатертью стола, который служил баром, в другую рюмку налил для Кристофера водки, выжал туда лимон и протянул напиток ему

"Прошу тебя, не пей сегодня так много, ты же нездоров. Пожалей себя".

Он взглянул на меня, прикрыл глаза (но сквозь полуприкрытые веки сверкнул его пронзительный взгляд), взял рюмку из моей руки и двинулся сквозь толпу, прочь от меня. Я снова посмотрел на того юнца с длинными волосами. Теперь я вспомнил, как его зовут: Александр.

В магнитофоне крутилась кассета Bachman Turner Overdrive. Я увидал, как Александр оставил девушку - теперь она в самом деле плакала, - подошел к аппарату, выдернул кассету и зашвырнул ее в кусты, а на ее место поставил новую. Из усилителей понеслись нацистские завывания группы Throbbing Gristle. Александр с удовлетворением затряс своими сальными космами, музыка вызывала гадливые ощущения, я оглянулся вокруг, но не заметил, чтобы она кому-нибудь, кроме меня, мешала.

На Александре был классический блейзер от Ива Сен-Лорана, под ним красная футболка с напечатанной спереди большой черной свастикой; ниже свастики надпись мелкими черными буквами:

THE SHAH RULES OK IN '79 4

Я отпил глоток коньяка и подошел к нему.

"Интересная майка".