Mea culpa   ::   Бабаян Сергей Геннадьевич

 – Он опять помолчал и почти неслышно добавил себе под нос: – И вообще… – не имея ни малейшего понятия о том, что – вообще… – Ну, до свидания.

– До свидания, – сказала Надя. – Большое спасибо. Он переступил порог, обернулся, посмотрел прямо в ее глаза – опустил голову и быстро пошел вниз по ступенькам.



V



Света открыла дверь. Он заметил, что глаза и губы ее ярко накрашены. Не дай Бог – идти в какие-нибудь снабженчески-торговые гости…

– Засиделся?

Голос ее дрожал. Недобро дрожал, но и… жалобно.

– Я кран починял, – виновато сказал он. – И настольную лампу. Надо же человеку помочь.

Вдруг лицо ее искривилось – болезненной, колючей гримасой.

– Может быть, ты ей еще чем-нибудь помог?

– Дура! – заорал он – и увидел, что ее лицо (странно – как будто с облегчением) дрогнуло. – У вас у всех только одно на уме!… – Он нетвердо знал, у кого это – у всех, – ну вот у таких, что стоят во дворе… у некоторых. – У нее мужа нет, сантехник, с-с-с… – он увидел проскользнувшего в столовую Сережку, – …требует пять рублей за прокладку, которой цена десять штук пятачок. Где ты на каждую сволочь пятерок-то напасешься?

– Ладно, – устало сказала она. – Не кричи, надоело. Чай будешь пить?

– Буду, – тоже устало сказал он и пошел в ванную – мыть руки.

…На следующее утро – был выходной – он стоял во дворе с Серегой, у которого болонка, Петровичем и Валькой из ателье. Эти трое раздавили бутылку – он пить не стал и уже собирался домой (Сережка тащил в кино, на какое-то «Золото Маккенны»), – когда Валька, осклабясь красно-пятнистым (уже со стакана пятнился) лицом, сказал:

– А чё это ты, Колян… говорят, под бирюковскую бабу клинья забиваешь?

Николай тяжело посмотрел на него. Ко всему прочему – когда он сам был трезв, он не любил пьяных.

– Кто говорит?

– Ну, кто… Трудящиеся.

Серега усмехнулся. Глуховатый Петрович спросил:

– Чья-чья баба?

– Заходил отремонтировать пылесос, – сказал Николай, не давая ответить. – Понял?

– Ну и как… пропылесосил?

– Слушай, ты, м…ла, – сказал Николай. – Раз я сказал – починял пылесос, значит – починял пылесос. Чего?

Валька знал его лет пять – с тех пор, как Николай переехал сюда. За эти пять лет Николай пару раз срывался.

– Ну… починял и ладно. Чего ты?

– Ничего, – сказал Николай и ни с кем не прощаясь пошел к подъезду.

…В понедельник со смены он возвращался другим путем – не через парк, а мимо стекляшки. К их дому, с противоположной двору стороны, примыкал детский сад; он пошел так, чтобы пройти мимо детского сада. Прогулочную площадку окружал высокий забор из крупноячеистой сетки; вдоль забора росли молодые липы – пестрая тень от листвы подрагивала на бархатисто-черных стволах. Тихий час недавно закончился, и под песочными грибками и крышами многоцветных беседок кипела шумная, восторженная суета. Он подошел к забору и оглянулся: кронистые липы и серебристая стена тополей скрывали его от дома. Он пошел вдоль забора – сгорбившись, исподлобья поглядывая на детей. Дети были рассыпаны по площадке, как пестрые конфетти. Он не сразу увидел Леночку.

Он остановился, зацепился пальцем за ячею и неуверенно, волнуясь позвал:

– Лена… Леночка!…

Никто его не услышал: крик на площадке стоял такой, что он сам себя плохо слышал. Он посмотрел в обе стороны, оглянулся через плечо – и, покраснев как рак, громко, страдая, крикнул:

– Леночка!!

Она услышала, повернула голову – упруго задрожали косички – и с места, как будто нажали кнопку, побежала к нему… Воспитательница – румяная круглая баба в малиновом платье, вообще вся похожая на перезрелую малину на ножках, – на него посмотрела. И много детей повернули как флюгеры головы и стали смотреть на него.