Боль утраты   ::   Льюис Клайв Стейплз

С таким же успехом можно , как древние египтяне, забальзамировать умершего и думать, что он будет всегда с нами. Что еще может убедить нас, что их нет, они ушли, исчезли навсегда ? Что осталось? Труп , память и (в некоторых вариантах) привидение. Все это издевательство и ужас . Три разных слова, которые означают одно: она умерла. Я любил Х. Я не хочу любить мою память о ней, ее образ, существующий в моем собственном воображении. Это будет что-то вроде инцеста.

Я хорошо помню, как я был неприятно поражен в одно прекрасное утро много лет назад. Полнокровный жизнерадостный работяга с лопатой и лейкой в руках вошел в церковный дворик и, закрывая за собой ворота, крикнул через плечо своим приятелям: «Скоро вернусь, я только маму навещу!» Он имел в виду, что он польет цветы и приберет могилу матери. Меня все это ужаснуло, подобное проявление чувств, вся эта кладбищенская ерунда всегда и до сих пор мне ненавистны и совершенно неприемлимы.

Но в свете моих теперешних мыслей я начинаю задумываться: если некоторые (я — нет) могут принять и понять поведение этого парня, то, пожалуй, можно немало сказать в защиту такой позиции. Клумба 6 на 8 футов стала мамой, символом, тем, что связывает его с ней. Ухаживание за могилой означает навещать маму . Может быть, это в какой-то мере лучше, чем хранить и ласкать образ, запечатленный в моем воображении, в моей памяти? Могила или образ, в принципе, одно и то же: нити, связывающие с необратимым, символы невообразимого. К тому же мысленный образ имеет дополнительный недостаток — он делает все, что ты пожелаешь, он будет улыбаться или хмуриться, будет нежным, веселым, грубым, может спорить с тобой — все зависит от твоего настроения . Ты — кукольник , дергающий за веревочки . Конечно, это не совсем так. Память еще свежа, подлинные невольные воспоминания, слава Богу, возникают неожиданно и вырывают веревочки из моих рук. Но роковая подчиненность образа, полная зависимость от меня со временем будут возрастать. С другой стороны, могильная клумба — это упрямая, упорная, часто несговорчивая часть действительности, каковой, не сомневаюсь, была его мама при жизни. Кстати, такой же была Х.

Или есть. Могу я, положа руку на сердце, сказать, что я верю, что она — есть? Большинство моих знакомых, с которым я встречаюсь, скажем, на работе, уверены, что ее больше нет. Естественно, они не делятся этой точкой зрения со мной, во всяком случае, пока. Что думаю я сам? Я всегда молился за упокой души неблизких мне людей, я молюсь за них и теперь. Но как только я пытаюсь помолиться за Х., что-то меня останавливает. Мною овладевают смущение и замешательство, я чувствую нереальность происходящего, как-будто я произношу слова в пустоту, и все, о чем я говорю, плод моего воображения. Объяснение достаточно простое. Вы никогда не знаете, насколько сильно вы верите во что бы то ни было, пока истинность вашей веры не станет вопросом жизни или смерти. Легко утверждать, что данная веревка достаточно крепкая, если вы собираетесь обвязать ею коробку. Но, предположим, на этой же веревке вам предстоит повиснуть над пропастью. Вот тут-то вы и поймете, насколько вы уверены в крепости вашей веревки. Так же и с отношениями между людьми. Долгие годы я полагал, что полностью доверяю Б.Р. Но вот наступило время, когда мне надо было решить, доверить ли ему важный секрет. Тут -то я понял цену своего «безграничного доверия». Я понял, что я никогда не доверял ему до конца. Сила истной веры проверяется только испытанием на риск. Вероятно, моя вера (я думал, что я верю) позволяла мне молиться за чужих мне людей и казалась истинной, потому что по большому счету я был равнодушен к их судьбе.

Но тут возникают другие сложности.