Дитя с зеркалом   ::   де Куатьэ Анхель

Но что?»

После нескольких секунд безрезультатного поиска появилась мысль, которая прекратила вдруг возникшую душевную смуту: «Мне неинтересны мои сны — в них нет ничего, кроме меня самого, а я уже есть».

Внутренняя уверенность подняла меня на ноги: «Надо жить дальше, будущее наступает, а если прошедшее не оставить в покое, то можно пропустить грядущее. Грядущее наступает!»

Уже в давке метро утренний эпизод представился мне по-иному:

«Нелепо бояться потерять то, чем не обладаешь: ты просто не имеешь того, что боишься потерять. А если действительно боишься потерять, то, значит точно — не обладаешь: так стоит ли бояться потерять?

Страх этот нелеп и абсурден, а потому, ибо он страх, он дважды бессмыслен. Мы не замечаем того, чем подлинно обладаем. Из-за ненасытности нашей смотрим мы вдаль, а потому видим лишь пустоту.

Мы не можем бояться потерять то, чем обладаем, ибо мы не знаем того, чем обладаем. Попытки обладания — вот признак слабости нашей, вот отчего говорит Заратустра: "Довольно!".

Не отступление, но обретение звучит в заветном: "Довольно!".

Обладаю ли я своим ?

Обладаю ли я своей одеждой? Разве уличная грязь не обладает ею больше меня? Разве гвоздь, нарочито торчащий из стены и готовый порвать мою куртку, не обладает ею больше меня?

Куртка как куртка — лишь форма и бренна, как всякая форма. Обладать формой — значит ввериться смерти. Но и содержание — лишь форма бытия. Обладать содержанием то же, что обладать формой, — это признание прав смерти.

Исходящее от меня перестаёт быть моим, я теряю в отношении исходящего статус обладателя. Скорее оно будет обладать мной, нежели я — им. Тот, кому адресовано моё, обладает моим много больше, чем я.

Обладаю ли я Другим ?

Только образом Другого — другим обладаю я, но нет в другом ничего от Другого, а Другим я не могу обладать. Но другой — это моё, я же не обладаю своим, скорее уж моё обладает мною!

Нет ничего смешнее ревности, нет ничего смешнее попыток обладать желанием Другого. Желание обладать желанием Другого — вот, что снедает душу каждого, кто тешит себя надеждой быть любимым.

Когда же нам не удаётся подчинить себе желание Другого (а как это может удасться?), то мы обманываем себя, воображая реальность нереального. Крушение этого мифа — крушение Вавилонской башни!

Чем же я обладаю?..»

Тут цепь моих рассуждений судорожно оборвалась и стала нервно пульсировать, словно росток, бьющийся о кожуру семени.

Напряжение достигает своего предела, проснувшаяся река взламывает весенний лёд, секунда взрыва: «Я обладаю лишь крошечной точкой внутри себя, крошечной — самим Собой!»

«Обладать самим Собой — разве не обладать всем?» Испуг этого откровения, эта вспышка, яркая, как тысячи солнц, на мгновение ослепила меня. Я зажмурился, сжался, глаза, глаза заслезились.

И во тьме слепоты открылась мне бездна, исполненная человеческими страданиями: на мириадах пылающих алтарей стенали и корчились от невыносимой боли души людей — жертв своего ненасытного желания обладать.

Комочки слизи, распростёртые на огненных помостах, бессильно содрогались от пароксизмов сковавшей их судороги. Их безголосый рёв, подобный стону чудовищного камертона, пронзил всё моё существо.

От этого звука запредельной, немыслимой частоты у меня затрещали и, казалось, лопнули барабанные перепонки. Боль вытянула струной жилы, дрожь сотрясла тело. Я чудом удержался, чтобы не закричать.

Ослеплённый, но видящий, оглушённый, но слышащий, я уже не стоял, но, кажется, парил над этой кроваво-огненной бездной. Человеческие страдания — как они ничтожны! Они порождают сами себя, они собственные заложники, пленники, жертвы.