Город Солнца   ::   Виллолдо Альберто

Если священными являются места, где встречаются разум и ландшафт и один занимается описанием другого, то пустыня, конечно, всегда была священным местом, ландшафтом души, где может быть записано все, что угодно. Был февраль 1991 года, и я сидел на песке в дюнах посреди Долины Смерти.

Полтора года назад я простился с Антонио возле каменного стола на Острове Солнца, спустился вниз к бухте и вброд добрался до нашей лодки. Лодочник привез меня в Копакабану, где мне ничего другого не оставалось делать, как дождаться первого автобуса на Пуно.

На границе мне досталось. Мой sаlvосоnductо где-то намок и так раскис, что я боялся, как бы мне не пришлось ехать в Ла-Пас и там, в посольстве США, испрашивать паспорт для возвращения в Перу. Боливийская сторона препятствий не чинила — я был перуанец, возвращавшийся домой; я назвал свой номер паспорта по памяти, сунул двадцать долларов и был пропущен. Но через пятьдесят ярдов, на перуанской стороне, мне не удалось изобразить перуанца. Когда дым рассеялся, мы пришли к соглашению относительно хрустящей стодолларовой банкноты, моего раскисшего salvосоnductо и обещания, что в следующий приезд я стану крестным отцом сына лейтенанта, — все это завершилось нахальной улыбкой, шлепком по спине и пожеланием счастливого пути до самых Штатов.

Я вернулся в Куско двадцать четыре часа спустя, в шесть часов вечера, съел легкий ужин и спал до пяти часов утра. Утром я перекинул теза через плечо и первым же поездом отправился на аltiplanо.

В Калифорнию я возвращался через полгода. С тех пор произошло много событий: вышла моя книга «Четыре ветра» и написана значительная часть этой книги. Моя жена закончила свою работу в больнице Стэнфордского университета, а сыну стукнуло три.

Тремя месяцами раньше я узнал, что сендеро разорили усадьбу Рамона, а джунгли вокруг нее вырубили и выжгли. Антонио был прав: моя (или наша) последняя ночь там не была галлюцинацией, так что я тоже попробовал будущее на вкус.

Я продолжал вести лабораторную работу и принимать клиентов; дважды я проводил семинары в Долине Смерти. Оба раза я пытался осуществить свои намерения; но оба раза, несмотря на, казалось бы, самые благоприятные обстоятельства, я не смог добиться видения Острова Солнца и так ничего, кроме дюн, и не увидел. Как можно знать, что нечто произойдет, и не изменить настоящего так, что это повлияет на ожидаемое событие? Это то же самое, во что верил Антонио: знать направление нашей эволюции и не позволять этому знанию извращать наши намерения и превращать нашу настоящую жизнь в жалкое клише, подобие человеческого бытия. Вот почему эту тайну мы скрываем даже от самих себя.

Мои друзья, с которыми я приехал в Долину Смерти, разошлись по своим делам, и я в одиночестве сидел на песке под пылающим Солнцем. Я выпил несколько глотков воды и встал на ноги, чтобы размять спину. В момент осознания я фактически размышлял о том, как далеко мне возвращаться домой. Дюны никак не изменились, они все так же тянулись цепью передо мной, разве что сместилось Солнце, и то едва заметно. Я слышал свое сердце — оно забилось учащенно. Я показывал на дюну. Я был один, но я показывал на нее рукой, сам себе. Deja vu, но теперь я знал, где я видел ее раньше. Внезапно я поймал себя на том, что пытаюсь ответить на вопрос: возможно ли влиять на прошлое? Мы воздействуем на будущее каждым нашим дыханием, каждым взглядом, каждым мгновением бытия, но как насчет прошлого? Мысль о том, что то, что происходит сегодня, может зависеть от каких-то событий, которые произойдут через полтора года… И я вспомнил, что Антонио упоминал об этом в Силлустани, среди могил тех, кто овладел временем. А затем я вспомнил то, что он шептал мне на ухо, когда я лежал на каменной глыбе стола на Острове Солнца.

«Когда Солнце плакало, и его слеза упала на Землю, оно дало своим детям завет, кем они должны стать, — прошептал я.