Развитие Души   ::   Лайтман Михаэль

По тому, как пребывала ты в смерти, воздастся тебе, когда ты вернешься сюда. Смерть – как бы период реабилитации душ. И кто это понимает, тот ее не боится.

– Ну, достаточно… Приступай.

– Не торопи меня. У тебя еще есть капля времени, и я должен дать тебе необходимые наставления. Так вот. На Земле тоже бывают деяния добрые и деяния злые. Самое большое преступление – это кого-нибудь оживить.

Даже в том горестном состоянии, в каком она находилась, Йехида расхохоталась:

– Это как же, один мертвец оживляет другого?

– Именно. Дело в том, что плоть состоит из такой непрочной материи, что от малейшего прикосновенья рассыпается в прах. Ты вот считаешь, что воскресение вещь невозможная. А между тем, это проще всего. Смерть – она как паутина. Достаточно самого слабого дуновения ветра… Так что вернуть кому-нибудь жизнь, даже себе самой – страшное злодеяние. Сокращать срок смерти нельзя. За это последует новая кара и новая смерть. Но мертвецов не только нельзя оживлять – их нельзя убивать! Подобно тому, как здесь, – жизнь под охраной закона, там под охраной закона – смерть…

– Вранье. Ложь. Домыслы Ангела Смерти…

– Нет, все это истина. Все законы там зиждутся на одном принципе: смерть ближнего тебе так же должна быть дорога, как твоя собственная смерть. Запомни эти слова, они пригодятся тебе в дольнем мире.

– Все! Это невыносимо…

И Йехида заткнула уши.

– Пойдем, сестра.



8.3 Часть 3

Прошли годы. Йехида совсем позабыла тот мир, в котором когда-то жила. Но там оставалась мать – и каждый год она зажигала поминальные свечи по дочери. Здесь, на Земле, у Йехиды была новая мать – мертвая. Как и мертвый отец. И мертвые братья. Мертвые сестры. Йехида была студенткой горнорудного техникума и одновременно посещала семинар в университете.

Университет носил пышное имя «Ригор мортис» (Оплот мертвых) и располагался в центре молодежного городка мертвецов, поставляя мертвые кадры для кладбищенских нужд.

Была весна, время года, когда гниль на Земле расцветает всей своей коростой – зеленым и красным. От могил, от деревьев, надгробий, от вод, в которых омываются трупы, поднималось зловоние. Мириады существ, еще недавно под снегом живых, выбрались на волю, становясь то цветами, то мухами, то бабочкой, то червяком – всякий сообразно своему преступлению и своему наказанию.

Они исторгали крики, рычание, шорохи – разноголосье агонии. Но Йехида уже успела породниться с этим «эвель авалим», суетою сует мертвецов, и потому все вокруг представлялось ей жизнью. Она сидела в парке на скамье, устремив взгляд к Луне – вечному черепу, освещающему темную Землю.

Как всякий мертвец женского пола, Йехида мечтала продлить свою смерть: предоставить могилу своего лона кому-нибудь из вновь умерших. Но чтоб это стало возможным, нужен был еще Он, мертвец-самец. С ним ей следовало соединиться, а как это сделать без ненависти – без чувства, которое на лживом языке мертвецов называют любовь?

Йехида сидела на скамье, глядя в пустые глазницы и провал носа на черепе мертвой Луны, и тут на другой край скамьи присел молодой мертвячок, в белом саване, в соломенной шляпе и башмаках, сшитых из кожи теленка. Два мертвеца стали в сумерках пялиться друг на друга, таращить глаза, которые и при солнечном-то свете – непроглядно слепы. Потом незнакомец спросил:

– Извините, фройляйн, не скажете, который час?

На этом обширном кладбище время всегда отмеряют. Каждый мертвец в глубине своего существа ждет, чтобы ссылка его поскорее закончилась. Ждет и надеется. Но сам про это не знает. Напротив, всем им даже кажется, что жаль каждой ушедшей минуты.

– Который час? – так и вздрогнула отчего-то Йехида.

На запястье у нее был некий прибор, отмеряющий время, деля его на доли и дольки.