Воспоминания вдовы рава Баруха Ашлага - Фейги Ашлаг   ::   Ашлаг Фейга

Фейга : В 2:30 они уже встречались в синагоге внизу: рав Барух Шалом, ученики и рав Лайтман, который должен был быть первым, поскольку он обслуживал Рава и был буквально его правой рукой. И должен был все приготовить. Он – рав Лайтман отвечал за все, как сын! Как рав Барух был у Бааль Сулама, так рав Лайтман был у рава Баруха. Хотя у рава Баруха было много других желающих. И он мог бы выбрать других, все готовы были бы делать все, что угодно.

Рав: Единственно, что я всегда с трудом сопровождал его на свадьбы.

Фейга : И он тоже очень мучился со свадьбами. Он приходил после свадьбы и говорил: «Три часа сидел, и не с кем было слова сказать!» Три часа – сосредоточиться в себе при таком шуме!

Но после некоторых свадеб он приходил и танцевал в прихожей. И показывал: «Вот так Бааль Сулам танцевал. Напевал и танцевал». И так он в пол-первого ночи подтанцовывает, потом еще занимается. В час ложится. В пол-третьего на уроке…

Фейга : До своих 70 лет он ел, в основном, апельсины и хлеб с луком, зато после семидесяти он ел мясо для восполнения энергии. Он приходил иногда в десять вечера с урока и говорил: «Какой трудный урок! Какие задавали вопросы… После стольких лет учебы!… Он приходил ночью и заедал мясом…

А в плане распорядка – он приходил в семь часов, ел довольно хорошо, шел заниматься. Может быть, иногда он лежал – буквально две-три минуты. Но он что-то в это время делал, не спал. Он ложился, когда хотел немножко уйти от всех. Единственное, что он сказал в мою пользу: «Ты мне не мешаешь». Со всем моим «Я», он чувствовал, что я, все-таки, не мешала. Это уже было хорошо. А потом он садился с 7:30 и пел. Полтора часа он пел «Талмуд Десяти Сфирот». Сидел. Раскачивался. Напевал «Талмуд Десяти Сфирот» каждый день. Потом, с 9 до 12 они уезжали. Причем рав Лайтман в 12 – 12:30, возвращался совершенно уставший.

А рав Барух Шалом был как огурчик и тащил его еще заниматься к себе в комнату! Говорит: «Пойдем, урвем для святости!» Рав Лайтман шел из последних сил, а Рабаш говорит: «Ну, ты бы ушел, если бы было куда» – и они занимались.

После этого рав Барух кушал десять минут. Десять минут отдыхал: ставил часы на десять минут, а через пять уже вставал. И шел в свою комнату писать статью или печатать, до четырех. Иногда он на подставке для книг немножко дремал.

В годы молодые он по 18 часов занимался, опуская ноги в холодную воду, чтобы не уснуть. А здесь – до четырех. И с 4:30 они уже опять шли на занятия в группу. И рав Лайтман должен был туда идти – а уже там была работа до девяти вечера. Вот такая была жизнь.

Вопрос: Фейга, скажите, а эти все записи остались?

Фейга : К тому времени, когда я вошла в дом как жена (я уже в этом доме более четырех лет ухаживала за больной рабанит), я видела, что было очень много материалов. Но в какой-то момент их стало намного меньше. Я не знаю, кому он отдал эти материалы, может раву Лайтману.

Рав: У меня небольшая часть материалов. Рабаш свои заметки, в основном, сжег.

Фейга : Рабаш каждый Песах перебирал записи. Однажды он даже специально вынул ящик, чтобы я видела, где этот материал лежит. Я относилась к ним очень трепетно… Например, тетрадку, в которой была записана «Шамати», я вообще никогда не открывала. У меня было чувство очень большого уважения. И вдруг из всей массы материалов осталась лишь какая-то небольшая часть.

Я все таки хочу сказать, что ушел он потому, что наши запросы духовного иссякли! Мы ничего не могли добавить. Нам нечего было у него спросить – мы все сникли, надеялись на него, жили, как говорится, на всем готовом.

Ни болезней, ни проблем, только жалобы на отсутствие денег… Но, в принципе, ничего плохого не случалось за все эти годы. И мы так привыкли, что нечего было просить. Такое у меня было ощущение.