Метафизика пата   ::   Гиренок Федор

А она, как всегда, нова. Иным образом неподлинное не бытийствует.

В основе истории лежит идея о конце истории. Движение к этому концу бесконечно.

А это уже тупик. И не просто тупик, а бесконечный тупик. Жизнь человека коротка.

Силой этой ее укороченности подлинное заменяется неподлинным. Что нас теперь ждет? Новое. А потом? За новым? Снова новое. А это уже не жизнь. Это игра.

Почему? Потому что новое – это способ, которым забывается подлинное.

История – дело алчущих. Голодных духом. Игра – поверхность сытости. Голодные не играют. Играют сытые.



04. Игра

Мир, в котором запрещено подлинное и разрешено новое, я называю игрой. В ней есть означающее и означаемое. Ты будешь кем? Ты – бабка. Я – дед, а она – мышка.

Ей хвост, тебе заботы, а мне – бороду. И началась игра. Например, в историю, у которой нет конца. И теперь это игра, которая бытийствует исполнением обмана.

Все обман. Везде скука.

У меня за окном растет сирень. Я смотрю на нее из паузы сытой повседневности.

Мне скучно. Здесь все просто. Усложняю. Где теперь сирень? Вот она. Рядом. На столе. В рамке – вазе. А это уже картина. Сирень обрамлена. Рамка указывает на то, что она перестала жить. Сирень стоит, как живая. Я смотрю на нее. Мне вновь скучно. Это не сирень, а так какой-то Врубель. Я беру зеркало и смотрю на него.

Что я вижу? Сирень. Где? В зеркале. Но это ведь не она сама, а ее отражение.

Отражение есть, а Врубеля нет. То есть это факт выдуманной мной реальности. Эта реальность меня забавляет. Мне интересно. Здесь обман Kajc подлинное. Игра усложнила мир, т. е. сложила в нем выдуманное с невыдуманным и получилось то, что я называю метафизическим нолем.

Значит, есть обман и еще есть правда. И в этом «есть» нет противоречия. Все есть всеединство пата. Где обман? Там, где не все так просто. Вот, например, был культурный павлин. Его звали Вольтер. Он шевелил красивым хвостом и молчал. Ему дали слово и он сказал, что он павлин и у него есть душа, и что эта душа у него в хвосте. Так есть у него хвост или нет у него хвоста? Это моя игра или это обман? Вот в чем вопрос. А в этом вопросе подвох.

Обман – это плата за возможность не быть ангелом. Кто не ангел? Тот, у кого есть бытие в себе. Вот есть это бытие и можно говорить от себя, т. е. выдумывать. Что нас может водить за нос? Выдуманное. У ангела нет этого бытия. Он не говорит от себя. Но он и не обманывает. Ангел, как и ноль, ничего не прибавляет. От себя говорят в мире утраченной простоты, т. е. в мире, образованном образами. Вот У.

Эко. Он любил образованную женщину, хотя и понимал, что любить образованную женщину нельзя. Почему? Да потому, что ее нельзя любить по-простому. Без культурных посредников. Простое чувство ей недоступно. Она ждет цитату. Ссылку, но не в ссылку, не в Сибирь. И чувство стало цитатой, т. е. перестало быть чувством. Оно стало продуктом культуры чтения. Оно теперь опоясано ремнем. И в силу этой обремененности оно стало частью архива, предметом музея. Что в музее?

Лев Худой. То, что умерло. Мертвое не распояшется. При нем всегда рефлексивная пришлеп-ка другого. Слава Другого.

Дело не в том, что ты чувствуешь. А в том, что ты говоришь о чувстве. Есть оно или нет – не так уж и важно. Рефлексун самосознания, т. е. субъект непрерывного говорения, ничего не может сказать прямо от себя. Даже самому себе. Он говорит криво.

У русских «сказать себе» – это значит подумать вслух, т. е. наложить запрет на то, чтобы мыслилось одно, а слышалось другое. Мысль мыслится, если она на слуху.

Если она вовлечена в протяженность и передается красками, запахом и ритмом. В думаний вслух нет раздвоенности. Нет возможности для скрытого обмана. А открытый обман – это дело того, кто валяет дурака, т. е. чистую правду.

И это космизм мысли.