Витязь в барсовой шкуре   ::   Руставели Шота

Препоясался он златом, и чтоб ехать одному,

Приготовился. Дружины строй построили единый.

«Я поеду вдоль равнины», — молвил он, не ждал в дому.



Он не хочет быть с бойцами. Расстается он с рабами.

Поспешает тростниками. Хочет быть теперь один.

Никого ему не надо. Грусть в пути ему услада.

Есть жестокая для взгляда солнце-роза, Тинатин.

В ликованьи одиноком конь промчался полным скоком.

Вот уж он невидим оком. И кругом не взглянет он.

Кто бы с ним не повстречался, меч его не засвечался.

Ибо сумрак в нем качался, нежной грустью осенен.

А бойцы его, в печали, все властителя искали,

Но нигде им не сверкали блески жданного лица.

Лица их в тоске бледнели. Где он? Где? В каком пределе?

И того, кого хотели, тщетно ищут без конца.

Лев! Кого на месте львином бог поставит господином?

Шел тот возглас по дружинам. Ищут там и ищут тут.

Вопрошают, слышат вести: «Образец высокой чести,

Нет его, но был в том месте». И дружины слезы льют.

Всех воителей отборных, благородных и придворных,

Для решений договорных Шермадин сзывает в круг.

Им он грамоту читает, каждый слышит и рыдает,

Каждый грудь себе терзает, точно в тяжкий впал недуг.

Все сказали: «Без него мы — будем кем иным ведомы?

Он тебя в свои хоромы с должным правом посадил.

В чем ни будет повеленье, наше в нем повиновенье».

И решению хваленье воздают по мере сил.



4. Сказ о том, как Автандил искал Тариэля

Есть свидетельство писанья, что достойно состраданья

Видеть тленье увяданья в розоцветных лепестках.

Роза нежная румяна — пред рубином Бадахшана,

Но от едкого тумана алый цвет — морозный прах.

Автандил, в тоске беззвучной, по равнине едет скучной,

Стук копыт четырезвучный беглеца уносит вдаль.

За арабские пределы он уехал, онемелый,

Грусть его — как колос спелый. «Близ нее прошла б печаль».

Свежий снег упал с морозом. Жало изморози — розам.

Сердце, отданное грозам, он хотел пронзить не раз.

«Рок умножил в девяносто раз печали, даже до ста»,

Он промолвил: «Это просто неизбывность. Горький час.

Уж забыл я ликованье, арф и звонких лир бряцанье

И свирели напеванье, той, чье имя нежно, най».

Так в печали безответной вянет пламень розоцветный.

Но в сердечной мгле заветной молвил он: «Не унывай».

Так не вовсе он туманным был в томленьи нежеланном.

По местам он ехал странным, не теряя час в домах.

Спросит тех, кто на пороге, и кого встречал в дороге.

Взоры грустного не строги — будит ласку он в сердцах.

Ищет он того, чье горе током слез наполнит море.

Прах — постель ему в просторе, а подушкою — рука.

И в разлуке с дорогою мыслит: «Сердцем я с тобою.

Но желанней мне, не скрою, смерть, чем жгучая тоска».



По всему лицу земному, по простору мировому,

По всему его объему он блуждал, не найден след,

И ни с кем он не спознался, кто б с тем витязем встречался.

Срок в три месяца остался, — и трех лет уж больше нет.

Прибыл он к стране безлюдной, неприветливой и скудной.

Проезжал дорогой трудной. Не встречал он никого.

Только скорбь в стране пустынной. Только ряд сомнений длинный.

Вечный помысел кручинный об избраннице его.

Он достиг в пути до склона мощных гор. Кругом — зелено.

Многолиственное лоно опускалося к воде.

Лес вокруг, а там равнина. Но пред ней бежит пучина.

Путь в семь дней возьмет ложбина. Но не виден мост нигде.

Круговым путем блуждая, и со вздохом дни считая,

Счел, что в сроках всех до края — лишь два месяца ему.

И скорбит, томясь тоскою. «Как же тайну я открою?»

Не родишь себя собою. Не изменишь в солнце тьму.

Он задумался в сомненьи. Стал в глубоком размышленьи.