Двойная осторожность   ::   Френсис Дик

– она взглянула на часы, – в девять. Ну, может, чуть попозже. Идет? Ладно... И, Питер, скажи, что я ее очень люблю, и...

И она дрожащей рукой бросила трубку.

– Надо ехать, – сказала она. – Питер и Донна...

– Только не сегодня! – запротестовал я. – Что бы там ни было, сегодня я не поеду. Я устал как собака, и еще все эти тетради...

– Нет, немедленно! Мы должны ехать немедленно!

– Но это же сотня миль!

– А мне плевать, слышишь? Мы должны ехать сейчас. Сейчас же!

Она вскочила и буквально бегом бросилась к лестнице.

– Собирай чемодан, – сказала она. – Скорей!

Я последовал за ней менее торопливо, отчасти раздраженный и в то же время против воли взбудораженный ее внезапной спешкой.

– Сара, погоди минутку! Что все-таки случилось у Питера и Донны?

Она остановилась на четвертой ступеньке и взглянула на меня через перила. Она уже плакала, все лицо ее скривилось от внутренней боли.

– Донна, – всхлипнула она, – Донна...

– Она попала в аварию?

– Н-нет...

– А что тогда?

Но она лишь сильнее разрыдалась.

– Я... я ей нужна...

– Ну тогда ты и поезжай, – с облегчением сказал я: проблема разрешилась. – Я несколько дней без машины обойдусь. До вторника, во всяком случае. В понедельник поеду на автобусе.

– Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня... нас обоих...

– Почему? – спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.

"Мне это не нравится!" – резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.

– У Донны ведь есть родители, разве не так? – спросил я. – И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?

– Они наши друзья! – Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.

– Ты знаешь, – сказал я, – вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.

Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.

Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях – и потому Сара была в состоянии общаться с ними.

Они с Донной долго жили в одной квартире. Мы с Питером впервые встретились в качестве их будущих мужей и сдружились достаточно крепко, чтобы эта дружба смогла пережить их переезд в Норидж, хотя теперь ее проявления ограничивались чаще поздравительными открытками и телефонными звонками, чем взаимными визитами. Однажды мы провели вместе отпуск на катере, на каналах.

"Надо опять пойти на каналы на будущий год", – говорили мы, но что-то все никак не получалось.

– Что, Донна больна? – спросил я.

– Нет...

– Не поеду!

Дождик утих. Сара остановилась, глядя на беспорядок. Глаза у нее покраснели, в руках была скомканная ночная рубашка. Она уставилась на бледно-зеленую тряпку, защищавшую ее от холода одинокой постели, и ее наконец прорвало:

– Донну арестовали.

– Арестовали – Донну?

Я был ошеломлен. Донна была тихая, как мышка. Организованная. Мягкая.

Вечно извиняется.