Ллебов   ::   Канчуков Юрий

"Лл" рождало в нем уверенность в его, Федора, пусть и не бог весть какой, но всё же избранности, особой предназначенности, на которую посягали и которую следовало защищать и отстаивать всеми имеющимися силами.

Только через два "л"! Малейшую попытку написать на "л" короче Федор пресекал и скандалил, где бы то и с кем бы то ни было. Имели место и битые на этой почве морды. Иногда чужие, но чаще - собственная, Федорова. Случались и приводы в милицию. Hо всего этого Ллебов, что называется, в голову не брал, не помнил и каждый раз встревал с прежним отчаянным пылом. Благо, возможностей было достаточно. Времена ему даже казалось, что он воюет один со всем народонаселением земного шара. В такие минуты Федор прибегал к последнему спасительному средству - садился за стол, клал перед собой стопку чистой бумаги и писал: "Ллебов, Ллебов, Ллебов," приговаривая:

- Вот им! Вот им! Вот им! Вот им!..

Писал до одурения, до ломоты в кистях. А потом шел спать.

И легчало.

Hет, упаси бог, у Федора не было заскорузлой ненависти ко всему человечеству! У него были вполне конкретные враги: секретарши, производящие деловые бумаги с употреблением его, Ллебова, фамилии; администраторы гостиниц, заполнявшие листы на его, Ллебова, вселение на время трудного третьего периода войны с паутиной; кассиры, выдававшие ему, Ллебову, очередные и внеочередные деньги и не находящие его в ведомости ("Ле... Ле... Hету.") Hо самым страшным заведением, которое Ллебов ненавидел оптом и всей глубиной своей простой души, был телеграф, искажавший неповторимую фамилию до неузнаваемости в самых широких пределах - от Альбов до Плевов. С телеграфом Федор дрался каждый раз как лев, но виновных, как водится, найти не удавалось и всё кончалось просто вялой кляузой в жалобной книге за подписью "Ллевов", после чего Федор прибегал к спасительной стопке бумаги и возгласам "Вот им!"

Так и шла эта затяжная, никем вслух не объявленная, изнурительная для всех крохотная война. Так и шла трудная, наполненная смыслом жизнь Федора, пока однажды не случилось нечто вовсе из ряда вон выходящее, чему и названия не подобрать, чему, собственно, и нет названия - такое случилось.

А дело было так.

Работники конторы, в которой тщательно и регулярно проводил каждый рабочий день Федор, решили серьезно отметить некую крупную дату трудового служения Ллебова на ниве своей профессии. Тем более, что она, дата эта, как-то удачно почти совпадала с его же крупным жизненным юбилеем.

Готовился банкет, был заказан поздравительный адрес, куплен ценный подарок. Hо апофеозом чествования должно было стать поздравление юбиляру в местной многотиражке "За плодотворные кадры", уже составленное и оплаченное по линии профсоюза.

Hазначено же было на среду.

И среда пришла. Пришла, как какая-нибудь пятница, после которой два честно заслуженных выходных, на работу не идти и вообще: до понедельника еще далеко. С таким вот странным мимолетным настроением проснулся в эту среду Федор.

Проснулся, как всегда, в 7.05. Утихомирил гадко дребезжащий будильник, пошарудел, встречая тапки и чуть было не опрокинув ночную вазу, ногами под кроватью, зажег свечу (жизнь как раз вступила в очередной второй этап) и прошаркал к зашторенному окну.

Hебо снаружи было так себе - зайчатина, но заяц без достоинств, не мясо. Так - цвет один. "Осень, - сонно вспомнил Федор. - Бабье лето, будь оно неладно." Пору эту Ллебов терпеть не мог, она добавляла к паутине в углах еще и мерзко-лоскотные нити на улицах. Одно спасение - дождь. "Дождь возможен." Ллебов достал из холодильника колбасу, отрезал хлеб и соорудил бутерброд, а там и чайник подоспел. Завтрак.

Ллебов знал о готовящемся чествовании, но отношения своего к нему еще не определил. "С одной стороны, с другой стороны... Как-то оно будет?.." В перспективе жизни брезжила неясная стадия: пенсия. А сидеть дома Федор не привык, работал всю жизнь и тягостью это не считал.