Мы и наши горы   ::   Матевосян Грант Игнатьевич

— У внучки зубов нет.

— Купи для старухи.

— И у старухи нет, обе они у меня беззубые.

И председатели — и старый и новый — умолкали в тяжкой задумчивости.

— Ну, не знаю, — говорил нынешний председатель, — не знаю, — говорил он. — Не мешай мне, я занят.

— А помнишь, — не унимался самый первый председатель, — ты был совсем ещё молокосос, под стол пешком ходил, и у тебя всегда текли сопли, а я своим платком вытирал тебе нос, помнишь?

— Как же быть с тобой? — вздыхал председатель. — Косить — не можешь, скотину пасти — не можешь, на пасеку — не захочешь, мёду в рот не берёшь. Давай-ка смастери для скотины дубовые зажимы.

— Да я же целую гору наделал!

— Ещё нужно.

— Да ведь мы железные получили.

— Дубовые лучше.

— Зачем нам столько?

— Ну, не знаю.

И вдруг освободилось место сторожа.

— Не назначай никого! — оживился самый первый председатель. — Погоди, за ружьём сбегаю.

Старик даже споткнулся о порог. А ведь старики обычно не спотыкаются. В их шагах сочетается опыт взрослого и осторожность ребёнка. И оттого, что он, этот старик, по-пастушьи крепко опиравшийся на палку и обе ноги, споткнулся, вдруг особенно почувствовалась в нём жажда жизни — короткого отрезка времени, пленительного, прекрасного, но короткого.

Антарамеч — село старое. Церковь в нём стоит девятьсотлетняя. Село ли возникло вокруг церкви и обступило её, церковь ли выросла посреди села — неизвестно. Возраст села не установлен. Приезжавшие из города специалисты сказали, что эта церковь — памятник старины. Она особо отмечена и архитекторами: окна её так узки, что разве только солнечный луч через них и пробьётся да ещё голубь влетит, а вот кошка уже не протиснется, — и всё-таки в ней светло, как на улице.

И архитектор, и историк, и жена генерала, и инспектор финотдела, и телефон, у которого всего лишь тридцатилетний «стаж» в этом селе, и все газеты и кинокартины, директивы, благодарности и почётные грамоты, замечания и выговоры сути села не меняют. Меняется только лицо его. Сегодня в Антарамече деловито прижимают телефонную трубку к уху, важно пробегают глазами столбцы газет, и, если вы возились с машиной и вымазали маслом руки, вам подают тряпку. Сегодня взаимоотношения антарамечца с телефоном не те, что тридцать лет назад. Нет уже того почтения и недоверия, которые когда-то внушал телефон. В тридцатых годах он был чем-то таинственным и всемогущим — какой-то диковинный предмет, которому то приказывали, то грозили, которого то убеждали, то упрашивали. Обычно говорил по телефону председатель, и в такие минуты он тоже казался таинственным и всемогущим, каким сейчас антарамечскому пастуху кажется, к примеру, закодированный атомщик.

Как-то попросили у председателя лошадь — послать за врачом в соседнюю деревню, и председатель рассмеялся: «Зачем же лошадь, позвоните, сам приедет».

— Нуда!

— Конечно, позвоните.

— Позвонить, — что сказать?

— Пошлите, мол, в Антарамеч доктора Астэбатяна, ребёнок заболел.

— А ты не смеёшься? Позвони сам…

После этого председателю частенько приходилось говорить по телефону по просьбе односельчан, и те чувствовали себя в неоплатном долгу перед ним. Так продолжалось до тех пор, пока однажды телефон не зазвонил в его отсутствие. Пастухи, бывшие в конторе, переполошились, потом обалдело уставились на аппарат. А телефон надрывался, настойчиво призывая кого-нибудь из них к себе. Пастухи переглянулись, потом вытолкали на середину того, над кем потешались больше всех.

— Сако, ты из нас самый башковитый.

— Чего стоишь, подойди, не укусит.

— Сако, чтоб тебе пусто было!

— Ай да Сако!

И Сако подошёл и сказал телефону врастяжку:

— Чего-о?..

Потом вспомнил, поправился:

— Алё.

Друзья так и покатились со смеху.