Золотой выстрел   ::   Щелоков Александр

Он кинул клешню под черный берет и гаркнул голосом, полным солдатского рвения:

— Разрешите, товарищ командующий?!

Адмирал взглянул на обитателя литорали — земноводное прибрежных глубин — холодным взглядом глубоководной акулы. Небрежно махнул рукой.

— Разрешаю…

Мисюра взял снайперскую винтовку. Выбрал место поудобнее. Положил винтовку на планширь. Вогнал патрон в патронник. Припал к прицелу.

Комбриг полковник Бушуев стоял за спиной командующего, держа на пояснице крепко сжатый кулак. Комбат подполковник Скоков прекрасно понимал значение этого жеста и костенел в предчувствии неприятностей. Сейчас мазанет лейтенант, пустит пулю мимо и посадит всех в лужу, хотя делать этого его никто не просил. Ну, Мисюра! Ну, синегубый алкаш, попомнишь ты у меня этот случай!

Выстрела в шуме волн, кативших на берег, почти никто не расслышал. А результат увидели все.

Мисюра влепил пулю прямо в свинцовый рог гальванического взрывателя мины. Огромный столб воды и бурого дыма поднялся над морем. Грохот взрыва прокатился над волнами, отразился от скалистого берега и рассеялся над водой.

Адмирал круто повернулся к комбригу морской пехоты.

— Какой ротой командует лейтенант? Фамилия?

Полковник Бушуев дернулся, как стреноженный конь.

— Лейтенант Мисюра. Командует взводом.

— Я спросил, какой р о т о й командует лейтенант?

Голос адмирала выражал крайнее неудовольствие тем, что его не понимают.

— Пятой, товарищ адмирал, — сообразив в чем дело, доложил комбриг. — С сегодняшнего дня.

— Хороший командир, объявите ему благодарность…

За спинами высокого начальства стоял подполковник Скоков и морщился будто хлебнул кислоты. Пятая рота была во втором батальоне, значит первый, которым командовал он, терял хорошего командира. Так всегда — один растит, пестует, не дает росту, чтобы не потерять, а дядя со стороны стрижет купоны и богатеет. Признаться себе в том, что сам во всем виноват, Скоков не мог. Настоящие командиры виноватых назначают только по своему усмотрению…

Вызывая на ковер капитана Мисюру, майор Телипай хорошо представлял с кем имеет дело и как может сложиться их разговор, но то как все произошло на самом деле, он предположить не мог.

Любой бунт для начальства, уверенного в обязанности всех остальных его любить и ему подчиняться, кажется невозможным, невероятным. Потому, когда он происходит, это вызывает мгновенный шок.

Капитан Мисюра вошел в канцелярию батальона, не отдавая чести, не делая доклада о прибытии. Приблизился к майору Телипаю, который сидел, обложившись бумагами. Вынул из кармана орден Мужества, которым его отметили за Чечню. Швырнул железку на стол. Она глухо звякнула.

— Забери, — сказал Мисюра скорее устало, нежели гневно. — Погоны я срежу дома и тоже отдам тебе…

— Ты… Вы… — Телипай растерялся, не знал что и сказать, как себя вести. — Вы что, капитан? Перепили?

Между прочим, у нас если начальство неожиданно слышит правду, то сразу предполагает, что человек мог сказать ее только по пьянке.

— Ага, перепил. — Мисюра не стал возражать. — А теперь, майор, вы все оставайтесь, а я пойду к ейтой матери! Только учтите, за вами должок — моя зарплата за два прошлых месяца.

Телипай вскочил. Одернул тужурку. Рявкнул командным визгливым голосом:

— Капитан! Прекратить! Вы кадровый офицер и обязаны исполнять…

— А пошел ты! Никому я уже ничем не обязан. Особенно нынешней власти…

— Погоди, — голос майора Телипая вдруг сделался слабым, усталым, агрессивность уступила место человеческому участию, похожему на то, с каким читал проповеди солдатам отец Парамон. — Можно подумать, что ты во всем одобряешь поступок Баглая. Поступок, который противоречит христианской морали и офицерской чести.

Мисюра поморщился.

— Оставим христианскую мораль, ладно? Не надо обращать меня в веру даже таким способом.