Роман с английским   ::   Миллер Лариса

Хотя бы такой: диалог между двумя прохожими в Нью-Йорке: "Which watch". - "Five clocks", - "Such much?!", - "Мимо?", - "Мимо!"

Наверное, ИНЯЗ действительно учил более рафинированному языку и давал более широкое и серьезное лингвистическое образование. Нам читали курс по истории языка, языкознанию, фонетике, психологии, литературе. Правда, нас также пичкали истматом, диаматом, историей партии. Много времени уходило на педагогику и практику в школе, которую я принимала как горькое лекарство. Но что было делать? Я училась на педагогическом отделении. На переводческий девочек не брали. И все же никакие истматы, никакая практика в школе, никакие изъяны в обучении не могли помешать овладеть языком тому, кто этого действительно хотел. Помню студентов старших курсов, с которыми была на целине. Помню, с каким восторгом я следила за их состязанием в синхронном переводе, когда один быстро читал весьма сложный русский текст, а другой столь же быстро вторил ему по-английски. Несмотря на некоторый академизм преподавания и явный дефицит живой разговорной речи, за пять институтских лет можно было многому научиться. Хотя бы тем необычным способом, каким когда-то учился наш преподаватель Венгеров. Говорят, что он, будучи студентом, часто приходил в преподавательское общежитие в Петроверигском и, отловив кого-нибудь из native speakers (англоязычных), просил разрешения тихонечко посидеть в углу и послушать живую речь. Так он погружался в естественную языковую среду.

Я тоже одно время регулярно посещала общежитие в Петроверигском. Этот факт достоин упоминания лишь потому, что ездила я туда с единственной целью - брать частные уроки у старого преподавателя нашего института Фридмана. И происходило этого тогда, когда я уже кончила ИНЯЗ и считалась дипломированным специалистом. Бедный славный Фридман испытывал страшные муки, занимаясь со мной. "Да вы все знаете, - говорил он, - ну зачем вам это? Я не могу брать с вас денег. Вы сами можете давать уроки". Но я была непреклонна и терзала старика целый год. Такие приступы случались со мной и позже, и тогда я принималась ездить через всю Москву, чтоб брать уроки у своих бывших преподавателей. Но это все потом. А в годы, предназначенные для учебы, я не только не лезла из кожи вон, но даже не отличалась особым прилежанием. Однажды после урока по домашнему чтению (мы тогда читали "Трое в лодке..." Джером Джерома) молодая симпатичная преподавательница подозвала меня и деликатно попросила не смеяться так откровенно на уроке, читая заданную на дом главу. "Ведь сразу видно, что вы только что открыли книгу". Нет, я не была плохой студенткой, но все делала от сель до сель: учила требуемый список выражений, грамматику, статьи из "Moscow news", политический словарь. Иногда в период очередного наплыва чувств к английскому сидела в лингафонном кабинете, слушая отрывки из классики в исполнении английских актеров и чтецов и даже запоминала кое-что наизусть. Например, знаменитое "Bells" Эдгара По или не помню чье стихотворение, начинающееся словами: "Do you remember an inn Miranda? Do you remember an inn?" Но все это было, как во сне. Слишком много другого происходило со мной в те годы: дружба навеки, любовь до гроба, крах того и другого да еще этот постоянный поиск смысла жизни. Ну не в изучении языка же он, в самом-то деле. Так все и шло, пока не случилось нечто, заставившее меня очнуться. На одном из старших курсов, подойдя к преподавательнице, чтоб попросить ее поставить подпись под каким-то документом, я вдруг поняла, что не знаю, как это сказать по-английски. Испытав чувство физического к себе отвращения, я решила немедленно начать новую жизнь.

И начала.