Солнце светит всем   ::   Шевченко Лариса Яковлевна

Я внутренне съежилась и понуро ответила, не видя причин для столь сильного раздражения:

– Пятна.

– Давно они у тебя? – захлебываясь обуревавшими чувствами, тихо, сквозь сжатые зубы произнесла мать.

В поисках защитных вариантов сначала немыслимая чушь пронеслась в моей вялой после сна голове. Потом как дробинка в пустой коробке тупо застучала в висках единственная мыслишка: “Какие еще непонятные изощренные (как говорит сестра Люся) пакости не применет сейчас свалить на меня мать?” В данную минуту, разумеется, я пеклась только о себе. Мое лицо приняло такой вид, будто я хотела извиниться за все свое проживание в этом доме, будто я своим отчаянием пыталась искупить перед матерью страшную вину. (Я постоянно чувствовала себя ребенком, пролившим чернила на белую праздничную скатерть. А тут такая ярость в глазах матери!) Поэтому я с очень вежливым заученным выражением испуганно ответила:

– Пятна с вчерашнего вечера.

– Как это случилось?

Голос матери при этом вздрогнул.

– Я не знала, что останутся следы, – бестолково пробормотала я первое, что пришло в голову, сквозь нервную дрожь, пытаясь собрать все слова воедино, чтобы сформулировать разумное объяснение.

– Тебе больно? – ласково-зловещим тоном неумолимо продолжала допрашивать мать.

А в глазах смесь тоски, горькое ожидание.

Вопрос застал меня врасплох.

– Нет, – недоуменно ответила я, опять не поняв, к чему она клонит.

– А еще где-нибудь есть следы? – гневно выдохнула мать, указывая на юбку.

Лицо ее побелело. Оно-то и не позволяло мне перейти определенную черту, я не могла грубить. Не было ни желания, ни решимости возражать. «Ни к селу, ни к городу ее расспросы. Чего насела? Не боюсь ее. Хуже первого детдома не бывает. Пережила его и тут выдержу…. По-видимому, дело дрянь, раз она так изводится и меня тиранит», – с тихим отчаянием думала я, настраиваясь на длительный, мучительный словесный поток.

Мать резким окриком привела меня в чувство.

– Юбка чистая. Да и чего ее жалеть? Она же старая, – испуганно вскинулась я и взъерошено насторожилась.

Наверное, я брякнула что-то неуместное. Мать окинула меня оценивающим пристальным взглядом и, прищурившись, жестко с угрозой потребовала:

– Чего столбом стоишь? Изволь разговаривать. Ваньку валяешь? Не отпирайся, не юли! Садись и рассказывай, как все происходило.

Я вялым движением взяла со стула блузку и обреченным голосом объяснила, зачем смолила нитки, а затем провела шнуровкой по ладони, оставив широкий коричневый след. Возникла первобытная тишина. Время остановилось. Мать в стопоре. Ее бледное лицо на моих глазах превратилось в пунцовое, и она, ничего не говоря, выскочила из комнаты. Я поняла, что меня хотели ругать не за то, что запачкалась смолой. А за что тогда?

В голове наступило некоторое облегчение. А душу будто сухим сучковатым бревном процарапали. “Заморочила мне голову. Какая ерунда ей померещилась? Какие катаклизмы почудились? Как обухом по голове вопросами стучала. Страху попусту набралась! Невдомек мне: это случилось из-за моего прискорбного дремучего невежества или из-за ее нервов? Господи, подскажи, вразуми меня! Вдобавок ухитрилась с утра настроение испортить мне своим бредом. Досадно”, – раздраженно размышляла я, не рискуя пока выходить из зала. Боялась снова невзначай попасть под горячую руку и навлечь на себя незаслуженный гнев.

Волнение схлынуло. Мысли пульсировали равнодушно. Я вспомнила, как в детдоме тоже не понимала, зачем воспитатели снимали детям штанишки, мазали попу йодом и стегали их крапивой или лозинами только за то, что они спали по двое. «За что наказывают? Может, им холодно или их пугают ужасные сны?» – думала я тогда. А сама всегда спала, свернувшись калачиком, укрывшись с головой.