NEXT-3: Дюбин снимает маску   ::   Карасик Аркадий

Увидел бы это кощунство Санчо, так бы разорался, что разбудил бы всю деревню.

— Не такой уж ты великий, чтоб на расстоянии видеть, — резонно возразила она. — Пусть Ольга тебя замечает, ей по статусу жены положено!

Лавр спустился на две ступеньки, критически оглядел полуголую женщину. Брезгливо поморщиться не решился: одно дело беззлобно пошутить, совсем другое — обидеть. Нередко уничижительная ранит больнее шутливых слов.

Это Санчо можно безопасно донимать намеками на его габариты, постоянный «голод» и всеядность. Не обидится — ответит тем же. Клавдия — совсем другой коленкор, может и обидиться.

И все же он не удержался от парочки заостренных «иголок».

— Зато я не слепец! И ты могла б в ночной рубахе не шокировать мои глаза. Взяла моду разгуливать перед посторонними мужиками в чем мать родила. Ни стыда, ни совести. Сооблазняешь, что ли? Меня не совратишь.

— Ты, что ли, посторонний?

Лавр снял очки, чистым носовым платком протер линзы. Спустился еще на одну ступеньку.

— Получается, что так. Посторонний. Посколько с"езжаю, — серьезно объявил он.

Новость не огорошила Клавдию. С присущей всем женщинам проницательностью она уже давно догадалась о намерении Лавра. Объяснимое и оправданное. Любая пичуга или звереныш вьют себе гнездышко или копают нору. Для совместного проживания. Человек — тем более. Особенно, Лавр — добрый и ранимый, суровый и добродушный.

Но лезть ему в душу не решилась. Захочет, сам объяснит, не захочет — ничем не выбить.

— Коли с"езжаешь, потерпишь. Невелика фигура.

— Это у тебя-то невелика? — улыбнулся Лавр. — Сразу не оглядишь, не обхватишь.

Помедлив, толстуха накинула халат.

— Так лучше?

Снятые очки, в глазах так и прыгают бесенята.

— Что так, что эдак — все наружу. Застегнись, бесстыдница!

— Почему бесстыдница? — обиделась Клавдия, — На красивое не грех полюбоваться. Вот и любуйся, — подбоченилась она.

В разгоревшуюся шутливую перепалку подбросил жару проснувшийся Санчо. В халате, разрисованном геометрическими символами — треугольниками, конусами, овалами, из под которого выглядывают необъятная майка и семейные — по колено трусы он выглядел древним звездочетом, покинувшим после бессоной ночи такой же старинный телескоп.

— Между прочим, это не твое хозяйство, Лавруша, не твой товар, чтобы его критиковать да охаивать. Твоя барышня, ни свет, ни заря, слиняла, так ты к чужой прицениваешься? Гляди, я мужик ревнивый, могу и обозлиться.

— Не страшно, ревнивец! Лучше спички в глаза вставь — затекли. Китаец китайцем!

Санчо изображает ревнивца, готового пустить в ход кулаки, Лавр подсмеивается. «Актеры» играют неумело, но не без удовольствия. Обычная утренняя разминка.

— Вот и пободайтесь, баранчики, — удовлетворенно и насмешливо посоветовала Клавдия. — Только мне не мешайте, иначе голодными останетесь.

Долго ждать не пришлось.

— Китайцы такими крупными не бывают — сплошная несолидная мелкота, — толстяк горделиво распахнул халат и показал арбузообразный животик.

— Ладно, пусть будет по твоему, — сдался Лавр, опускаясь на широкую лавку. — Китаец ли, японец, мне без разницы.

Санчо немедленно устроился рядом с «оппонентом». Толкнул локтем ему в бок, получил ответный тычек. На подобии соглашения о временном перемирии.

— А чего Ольга? — максимально равнодушно обратился Лавр к обоим незаконным супругам. — Что-то случилось?

Поставив на огонь гречневую кашу, Клавдия горестно покачала головой.

— С четырех начала пить кофе. Без молока и без пирожков. После не выдержала... Измаялась за ребенка. Мужикам не понять женские страдания. Им только подавай... сладкое. А бабам остается горькое...

Санчо выразительно хмыкнул и потер пухлой ладонью выпирающий животик. Дескать, только подавай и сладкое, и горькое, и с кислинкой.